– Да?
– Это Паола. Bono, это ты?
– Да.
– Какой у тебя странный голос… что там за шум? Ты что, принимаешь душ, не выключив радио?
– Примерно так.
– Ты что… улетел? Слушай, дружище, мы сегодня вечером встречаемся в Альтернативном театре. Там Мауро играет джаз. Придешь?
– Да, приду.
– Правда придешь? Не забудешь?
– Да. Сегодня вечером. Альтернативный театр. О'кей.
«Nine Inch Nails», «Reptile».
Angel bleed from the tainted touch of my caress, need to contaminate to alleviate this loneliness… my disease, my infection, I am so impure… От моих нечистых ласк ангел кровью истекает; кто не хочет быть один, тот другого заражает… я заразен, я нечист…
Кладу сотовый на тумбочку, обеими руками протираю зеркало и смотрю на себя, пока пар снова мало-помалу не заволакивает отражение. Зверь, живущий у меня внутри, быстро пробегает под кожей. Крутится вокруг пупа, раздувает живот, и он натягивается и выступает наружу; потом поднимается наверх, проскальзывает в горло, проникает под кожу лица, и она приподнимается над скулами, собирается под глазами в набрякшие блеклые мешки. Проникает в рот, прижимается к губам, и они пухнут, искривляясь, а я думаю, что если их разомкнуть, то я его увижу, зверя, живущего у меня внутри; увижу его отражение в зеркале; но мне страшно, и я не открываю рта. Потом сглатываю, и он с сухим щелчком проходит в горло, а я вдыхаю воздух, влажный от воды и горячий от пара.
Нужно смотреть на фотографию с удостоверения личности, которую я заложил за раму зеркала, хотя фотография крошечная и видно плохо; смотреть все равно нужно, потому что тот, другой, плавает в ванной, из которой льется вода; его ноги и руки уже свешиваются через край, но лица больше нет. Однако же бритый череп, мешки под глазами, пухлые губы – все есть на удостоверении личности, и я более-менее запомнил, где он носил колечки, которые я вырвал. Зато гладкая грудь, безволосые ноги все еще хорошо видны, как и круглая отметина на боку.
Я успеваю еще раз посмотреться в зеркало перед тем, как пар снова заволакивает его. Мы одинаковые.
Но колокола – динь-дон, динь-дон, динь-дон… эти колокола я по-прежнему слышу.
Уже на середине лестницы слышался такой гомон, что мансарда Симоне напоминала деревенскую площадь в базарный день. Голоса людей, шелест шин, звуковые помехи – все сливалось в нестройный, неразборчивый, неопределенный гул, смутное жужжание, проникавшее сквозь закрытую дверь, но звучавшее тихо, словно вполголоса, так что Грация даже представила себе на минуту, будто она стоит на улице, волшебной, невидимой улице, где все перешли на шепот: и люди, и машины, и мопеды, и музыка на заднем плане, и сирены. Но перед ней была всего лишь комната, мансарда Симоне – узкий прямоугольник, скошенный сбоку, там, где стоит диван; три окошка, прорезанные в крыше. На проигрывателе – Чет Бейкер, очень-очень тихо, почти как дуновение: «Almost blue». Симоне, положив локти на стол и уткнув подбородок в ладони, сидит на самом краешке своего вращающегося кресла. И восемь радиосканеров, все включены, все работают, все настроены по меньшей мере на треть громкости.
Когда Грация вошла, Симоне что-то мурлыкал себе под нос. Но не «Almost Blue».
«Summertime».
– У тебя хорошее настроение?
– Нет.
Симоне оторвался от стола, выпрямился, оперся руками о подлокотники. Поставил ноги на пол и стал скользить на кресле туда-сюда, медленно и упорно. Грация улыбнулась, заметив, что юноша покраснел.
– Ну нет так нет, – произнесла она. – У меня тоже плохое. Бегала как сумасшедшая по всей Болонье, и все без толку. Устала. Ничего, если я посижу немного здесь, посмотрю, как у тебя дела? Не хочу сказать, что ты наша единственная надежда, и все же…
Симоне пожал плечами и склонился к сканерам, расставленным на столе, будто погружаясь с головой в переплетение проводов и звуков. Грация уселась на диван, сняла куртку, с судорожным вздохом откинулась на мягкую спинку. Стала разглядывать Симоне: каштановые волосы, зачесанные назад сплошной массой, без пробора, только чтобы убрать их со лба; губы презрительно сжаты, один глаз прикрыт, веки едва раздвинуты, от этого лицо кажется асимметричным, слегка перекошенным. Грация смотрела, как его пальцы бегают по кнопкам сканеров, быстрыми ударами меняя настройку.
Сиена Монца 51, подъезжаем к…
Франческа! Где тебя черти носят? Я тебя жду битый…
Мефисто? Я – Сантана, выезжаю на автостраду, направляюсь к Мо…
Подожди, пока проедет машина… я в Форли, но все дороги заби…
Нет, ты меня не отвлекаешь, я в поезде, еду в Имолу повида…
– Как тебе удается за всем этим следить?
– Я не слежу. Просто слушаю, и все. Я ищу голос.
– Ты уверен, что хорошо его помнишь?
– Да.
– Извини. Я не то хотела сказать… но, послушай, только не обижайся, я из любопытства: какой он был, тот голос?
– Зеленый.
– Зеленый?
– Холодный, лживый, напряженный… будто бы его нужно было удерживать, чтобы он не сорвался с языка. Будто бы еще что-то шевелилось внизу.
– А почему зеленый?
– Потому что там есть «ле». Потому, что это слово прилипчивое, а мне не нравятся вещи, которые липнут. То был скверный голос. Зеленый.
– Ага. А мой голос какого цвета?
Симоне сжал губы и еще ниже склонился над столом. Но прежде чем снова погрузиться в провода и звуки, произнес, торопливо и так тихо, что Грация наверняка не расслышала:
– Голубого.
«Телеком Италия Мобиле». Абонент в данное время недоступен.
Омнителъ. Мы фиксируем ваш звонок. Дождитесь сигна…
«Телеком Италия Мобиле». Абонент находится вне зоны действия сети. Отключитесь и попробуйте перезвонить по…
– Ничего, если я сниму ботинки? Не думаю, чтобы ситуация с запахами особенно изменилась, поскольку я утром принимала душ, но все-таки целый день бегала и…
Грация двумя пальцами подняла воротник свитера, натянула его на нос, пошевелила плечами. Ощупала грубую джинсовую ткань в промежности, на минуту задумавшись, не забыла ли она утром сунуть тампон, ведь шли уже последние дни, потом рывком поднялась с подушек и склонилась к ботинкам.
Из стереоколонок звучал голос Чета Бейкера.
Из сканеров – резкий переливчатый свист работающего факса. Низкое монотонное жужжание сотового с подсевшей батарейкой. Синтетические ноты «Болеро» Равеля, которые исполняет телефон-секретарь.
Из стереоколонок – труба Чета Бейкера.
– Что такое? – вдруг встревожилась Грация.
Симоне вытянул шею, завертел головой, будто что-то искал. Но едва услышал ее голос, как замер, повернув к ней левое ухо.
– Ничего, – отозвался он. – Я перестал тебя ощущать.
– Я тут, – сказала Грация, стоя у него за спиной. Протянула руку, коснулась его плеча, но Симоне отодвинулся, чуть скользнув по спинке кресла. Снова отъехал, медленно, явно нервничая.
Грация подошла, остановила кресло и оперлась на спинку. Потом уселась на подлокотник, держась за край стола, чтобы сохранить равновесие. Заметив, что ноздри Симоне раздулись, застеснялась и попыталась отодвинуться.
– Ох, знаю. Говорю тебе: я весь день бегала и…
– Нет, ничего такого, – торопливо произнес он и поднял руку, но так и не дотронулся до своей соседки. – Ничего неприятного. Просто одного запаха я не понимаю. Вроде бы пахнет маслом.
Грация инстинктивно завела руку за спину, притронулась к кобуре, болтавшейся у пояса.
– Это пистолет, – объяснила она.
– Ах, ну да.
Симоне склонил голову к левому плечу, ближе к Грации, даже чуть пододвинулся к ней. Принюхался.
– Резина. Твои ботинки на резине.
– Да, но ты смущаешь меня, не надо, пожалуйста…
– Табачный дым.
– Да, но это не я курю. Это куртка все впитывает. А Матера и Саррина оба дымят.
– Запах кожи, сильный, чуть горьковатый. Запах теплой ткани, возможно хлопчатобумажная майка. Что-то кислое и сладковатое тоже… но немного, меньше, чем в тот раз, когда ты пришла впервые.