Грация, не разжимая губ, снова шмыгнула носом; подбородок у нее задрожал. Она закрыла лицо руками, согнулась в три погибели и заплакала, стараясь не рыдать слишком громко.
Ай-й.
Внезапная боль среди непроглядной тьмы, которая меня окружает. Сделав шаг, я стукнулся бедром обо что-то твердое, неподатливое и чуть не упал.
Опускаю руки, чувствую под ладонями холодную гладкую поверхность крыла автомобиля. Пальцы скользят, определяя, где заканчивается бампер, и я, прихрамывая, обхожу машину. Потом замираю, не отрывая руки от металла. Раздумываю, совсем упав духом.
Двор этого дома, я знаю, маленький, квадратной формы. Под ногами скрипит гравий, но через пару шагов я должен почувствовать твердую, прочную поверхность асфальта перед ступеньками, ведущими к крыльцу. Но вот этой машины я не ожидал.
А вдруг тут стоит еще одна? Или велосипед прислонен к поребрику? Или еще что-то лежит на земле?
Я прислушиваюсь.
Только шум машин на улице, за моей спиной, за пределами внутреннего дворика жилого дома.
Я принюхиваюсь.
Запах гнилого банана из мусорного ящика слева.
Я отрываюсь от автомобиля. Вытягиваю ногу, пробую носком гравий впереди себя. Протягиваю руки, растопырив пальцы; шарю вокруг, чуть ли не царапаю воздух. Делаю шаг, но что-то движется впереди, и я резко подношу руки к лицу, защищаясь. Нет, ничего нет, – может быть, пролетела муха.
Делаю еще шаг.
И еще.
Чувствую под ногами бортик пешеходной дорожки, наклоняюсь вперед, пытаюсь нащупать стену. Нахожу ее, приваливаюсь со вздохом облегчения. Продвигаюсь вперед мелкими шажками, почти касаясь щекой пыльной штукатурки. Ребром ладони ударяюсь о выступающий край низкого карниза; боль пронизывает руку до локтя.
– Вам помочь?
Женский голос, справа. Рука касается плеча, скользит вниз, к запястью. Другая рука подхватывает за локоть, поддерживает заученным движением.
– Осторожно, ступеньки. Не беспокойтесь, я вас проведу… я ведь привыкла, знаете ли. Мой сын тоже слепой.
Я позволяю себя вести.
Я хотел пройти через двор с закрытыми глазами – я видел, как это делает тот парень, который смотрит сквозь меня, внутрь; тот, которого я проследил до самого его дома позавчера вечером. Теперь, думаю, следует еще немного подержать глаза закрытыми, несмотря на то, что веки чешутся и нестерпимо хочется их распахнуть.
– Я вышла встретить моего сына, он вот-вот вернется, – говорит женщина, – но с удовольствием помогу и вам. Моего сына зовут Симоне. Вы не знакомы с ним?
– Симоне? – повторяю я и протягиваю руку, чтобы дотронуться до двери, которую она передо мной открывает. – Конечно, я с ним знаком. Даже очень хорошо знаком. Собственно, я к нему и пришел.
– Симоне Мартини? Ах, тот слепой… он ушел с четверть часа тому назад. Его повез домой Кастаньоли, который закончил дежурство.
Развалившись в кресле, опершись коленом о край стола, агент не сводил с нее глаз. Грация шмыгнула носом и провела тыльной стороной ладони про щекам, все еще липким и влажным.
– Окажи мне любезность: позвони Мартини и сообщи, что я сейчас выезжаю к нему домой.
– Как скажешь… только надо подождать, пока погаснет красная лампочка. Другой отдел занимает линию.
Грация сунула руки в карманы куртки и прислонилась к шкафу. Опустила глаза, уставилась себе под ноги, чувствуя пристальный взгляд агента.
– Насморк, а?
– Насморк.
– Хочешь салфетку?
– Не надо.
В отделе работало радио. Маленький приемник на письменном столе, с короткой антенной, склоненной к корпусу. Из овального репродуктора с шипением вырывался искаженный, надоедливый голос, то и дело заглушаемый помехами, от которых агент морщился и вздыхал. Но вот наконец он протянул руку, придержал антенну, и голос стал доноситься яснее, по-прежнему тусклый и немного искаженный, но четкий.
– Мы спросим у доктора Полетто, начальника отдела, который специально занимается выявлением серийных убийц…
– Еще один паразит, – заявил агент. Он разжал пальцы, и мощные сплошные помехи снова заполнили эфир, заглушая голос Витторио. Агент опять взялся за антенну со словами: – Не могу же я так и сидеть весь день, – потом медленно-медленно расцепил пальцы, и помехи вернулись, но не такие сильные.
– Мы проводим расследование в широком спектре, не пренебрегая никакими гипотезами. Мое личное мнение таково, что Игуана существует, здесь, сейчас. И мы его поймаем.
– А что по поводу задержания юноши из независимых? Не станет ли это очередным делом Карлотто? Ведь он идеальный подозреваемый, уже привлекавшийся за политические взгляды?
– Спасибо за вопрос. Дело Карлотто тут ни при чем, и, насколько мне известно, независимого уже отпустили. Имела место всего лишь оплошность молодого, чрезмерно импульсивного инспектора…
– Вот молодец! – Агент поднял трубку, потому что красная лампочка, все время мигавшая на аппарате, только что погасла. – Так у них заведено… посылают вперед какого-нибудь злополучного подчиненного, потом вешают на него всех собак, а сами остаются чистенькими. Какой номер?
Грация продиктовала цифры, покусывая щеку, по-прежнему глядя в пол. Она старалась не слушать голос Витторио, с трудом пробивающийся сквозь помехи, заглушаемый зычным басом агента, который говорил по телефону.
– Если муниципалитет сочтет это целесообразным, я готов возглавить расследование и возложить на себя всю ответственность… но сейчас я не могу делать заявления, не относящиеся к моей компетенции…
– Квартира Мартини? Уголовная полиция. Инспектор Негро хочет предупредить, что заедет сегодня к вам, чтобы переговорить с…
– Да, сегодня наш отдел имеет статус консультативного, но я убежден, что необходимо…
– Ну… он уехал отсюда минут двадцать назад, но в эти часы на улицах всегда пробки. Так или иначе, инспектор скоро приедет, в случае чего она подождет.
– Почему Игуана? Это моя догадка. Знаете, я подумал, что…
– Не за что. Всего хорошего.
Грация моргнула, стиснув руки на груди, стиснув губы, даже зубы стиснув. Веки, все еще влажные, горели огнем. Успокойся, девочка моя: придется мне поработать самому.
– Твой слепой еще не доехал, – сообщил агент. – Дома беспокоятся, отчего он так запаздывает… еще бы, ему уж и так досталось. Но я сказал тому типу, чтобы он не волновался, потому что… Да что за черт…
Грация развернулась и бросилась к столу так стремительно, что агент откинулся на спинку кресла и заслонил рукою лицо, словно ожидая удара. Голос Витторио окончательно сгинул в густых, непрерывных помехах.
– Ты сказал тому типу? Какому типу?
– Откуда мне знать…
– Кто подходил к телефону?
– Откуда мне знать, черт возьми? Какой-то мужчина, может быть, парень. Какого хрена, инспектор… кто-то, кто там был.
Сладкий запах лимона и едкий – растворителя. Кожа заднего сиденья мягкая и чуть-чуть прилипает к ладоням, если ее погладить. Суперинтендант Кастаньоли, наверное, совсем недавно отдавал машину помыть.
Вокруг меня – звучный, мерный рокот мотора, он усиливается, когда мы устремляемся вперед, но очень скоро затихает. Нет, мне не нравится ездить в автомобиле. Движешься, но при этом не шевелишься. Мне не нравится.
– У вас есть радио? – спрашиваю я, потом мотаю головой, услышав щелканье кнопки еще до того, как меня захлестнул зеленоватый шелест программы новостей.
– Мы благодарим доктора Полетто, руководителя группы по анализу серийных преступлений…
– Да нет, я имел в виду рацию. Она есть в этой машине?
– Нет, нету. Это не служебная машина… это моя личная. Я закончил дежурство, и поскольку нам по пути… Но у меня есть коротковолновой передатчик… я радиолюбитель. Устроит?
Жаль. Мне бы хотелось послушать, как переговариваются полицейские, вживую, не через сканер. Прямо из машины, непосредственно, как ту музыку в Альтернативном театре. Даже, может быть, ответить на чей-то вызов, и пусть где-то там, в эфире, кто-то меня услышит…