Первая в Аннуине ночь застала их врасплох, когда они только-только ступили на очередное пересечение белых дорог. Стемнело внезапно и быстро. Полумрак, к которому они уже успели привыкнуть, вдруг стал с пугающей скоростью наливаться темнотой, густеть. Небо, из серебристого ставшее тёмно-серым, вдруг приняло удивительный багровый оттенок. Рейн, скорее интуитивно осознавая, что происходит, стал торопливо обрубать ветки сосен, которые склонялись над дорогой. Скоро на перекрёстке загорелся огонь, а затем в одно мгновение наступила полная темнота.
Над троицей словно разлилась река чернил. Мрак, разгоняемый только пламенем костра, казалось, становился плотнее с каждым мгновением. Рейн буквально видел, как тьма поглощает стволы и ветви сосен, как темнота леса наступает, с неохотой выгибаясь вокруг языков пламени. Чья-то рука схватила Рейна за запястье ― это была Сатин. Не говоря друг другу ни слова, они оттащили носилки поближе к костру и тут же, оставшись без сил, повалились на белый песок. Пламя танцевало, и вместе с его движениями двигалась и ночь, которая то подступала поближе, то отходила, как приливная волна. Рейн сосредоточился на огне, и это на время успокоило юношу — живой и ровный свет костра помог ему прогнать тревогу.
Рейн поёжился, глядя на бескрайний сосновый бор. Он почувствовал, будто рядом кто-то есть — не где-то конкретно, а вокруг, повсюду. Юноша почти физически на себе чей-то взгляд и совершенно точно знал, что невидимый наблюдатель видит его. Видит и жаждет. Лес тут же показался ему живым существом — видящим, слышащим, желающим.
Чтобы хоть чем-то себя занять, Рейн вытряхнул на песок содержимое дорожного мешка Мидира — юноше хотелось знать, сколько у них припасов и на что они могут рассчитывать в этом странном мире. Результаты его воодушевили: в мешке обнаружился моток верёвки, несколько кусков вяленого мяса в промасленной бумаге, сухари, ещё один мех с водой… и стрела из железа, которая тускло блестела в свете костра. Его тунгутская стрела, подарок Зилача! Юноша слабо улыбнулся. Он потерял стрелу после пленения и потом не вспоминал о ней. Значит, Мидир забрал её из хранилища вместе с вещами Сатин.
Юноша украдкой глянул на огнепоклонницу: та задумчиво всматривалась в темноту и теребила ворот своего жилета. Свободной рукой Сатин так вцепились в чёрную суму, словно там было что-то важное — намного важнее, чем что бы то ни было. На Рейна накатила волна подозрения. Она… она ведь обещала…
Послушай… если тебя что-то беспокоит, то просто скажи мне. Не закрывайся в себе. Поговори со мной.
― Сатин… что тебя беспокоит?
Девушка вздрогнула и поглядела на Рейна, избегая смотреть ему в глаза.
― Ничего… просто… это ведь Четвёртый мост.
Юноша нахмурился, озадаченный.
― Что? Аннуин?
― Ну да. Первый мост ― мир Иеромагии, второй ― снов, третий ― сознания, а вот четвёртый ― Аннуин, царство Теневого Народа.
Похоже, Сатин была рада перемене темы.
― Но не беспокойся, ― сказала она, ― круитни покинули Аннуин после победы Благих. Этот лес пуст. Здесь никого нет.
Да, подумал Рейн, никого кроме тех, кто занял место Теневого Народа. Ему показалось, что в темноте двигаются какие-то высокие фигуры, но, когда он на мгновение отвёл глаза, всё стало как прежде. Никаких чудищ. Просто однородная, густая темнота, будто липнущая к границам светового пятна. Интересно, что будет, если зайти в неё? Юноша даже протянул руку, но затем так же резко её отдёрнул ― те фигуры никак не выходили у него из головы. Рейн лёг на песок, закрыл глаза и вскоре уснул ― сказывалась как тревога за отшельника, так и усталость от долгого и тяжёлого перехода. Ему снились тревожные сны: он бежал по белой дороге, чувствуя на себе взгляд тысячи глаз, бежал ― и не видел конца полосе из белого песка. Невидимые преследователи приближались, но он почему-то не мог свернуть с пути, а только бежал и бежал…
Следующие три дня были так же похожи друг на друга, как бледные дороги Аннуина. Мидир несколько раз приходил в себя, но сознание к нему так и не возвращалось ― отшельник лежал в бреду. Он часто просил пить, звал Хэммона и Зилача. Несколько раз произносил имя Хашанга. Иногда упоминал Алое Копье и ― почему-то ― Наннара Врачевателя. Рейн в отчаянии сжимал кулаки, когда смотрел, как Сатин промывает рану отшельника, пряча при этом глаза. Если бы он тогда не пошёл в хранилище… если бы остался и успел вовремя…
Они снова впрягались в носилки и снова шли вперёд. Аннуин не менялся. Ослепительно-белая, словно покрытая снегом дорога, сосны и чернота вокруг неё. Несколько раз им встречались перекрёстки, которые юноша и девушка старались пройти как можно скорее ― было что-то пугающее в четырёх неотличимых друг от друга дорогах, тянущихся в бесконечность. В такие моменты Рейн старался не смотреть по сторонам, сосредотачиваясь на своих следах ― единственном свидетельстве того, что это место посещали люди. Ночи, казалось, стали ещё темнее, хотя он сомневался в том, что такое вообще возможно. Теперь Рейн каждый раз заранее собирал запас веток и поддерживал пламя костра, пока на землю Аннуина опускалась тьма.
На четвёртый день Мидиру стало хуже. Его била сильная дрожь, он был бледен и всё пытался нащупать что-то руками. Рейн склонился над ним, не в силах произнести ни слова.
— Слушай меня… — прошептал отшельник. Он закашлялся, и Рейн увидел, как на куртке Мидира появились красные пятна.
— Я слушаю! — в отчаянии воскликнул Рейн.
Подёрнутые пеленой глаза отшельника смотрели прямо на него.
— Когда ты будешь во Дворце Истин… ска… скажи Хашангу, что Таокэрна в опасности… просто скажи.
— Да, я скажу! Я скажу ему! — юноша опустился на колени. В голове была какая-то пустота. — Таокэрна. Я понял.
— Хорошо… — рука Мидира безвольно опустилась на хвою. Голос его на миг обрёл былую силу. — Да будет радостен твой путь, Рейн из Кельтхайра.
Глаза отшельника поднялись к небу и замерли.
Мидир, Слуга Разума и соратник Зилача, умер.
Рейн дрожащими пальцами опустил ему веки и поднялся с колен. Его лицо было мокрым от слёз. В груди будто пробили дыру. Несколько минут (часов?) он просто стоял на непослушных ногах, не реагируя ни на что. Чьи-то слова лились из него потоком, а он лишь кивал головой, не понимая смысла сказанного.
Первым его осмысленным чувством была ненависть. Рейн схватил тёмный кинжал Рамелиса и изо всех сил забросил его прямо в лес. Проклятое оружие! Будь проклят этот наместник и все Бессмертные! Будь он проклят!
Юноша обернулся и увидел Сатин, стоящую у тела Мидира. По её лицу текли слёзы. Странно, но на этот раз он не ощутил жалости. Он вообще ничего не ощутил.
— Сатин, покажи мне свою сумку. — на миг Рейна удивило, как сухо и безжизненно прозвучал его голос. Только на миг.
Её серые глаза расширились от изумления.
— Рейн, я…
— Покажи. — безжалостно повторил он.
Её руки разжались, чёрная сумка скользнула на белый песок.
— Прошу, не надо…
Словно во сне, Рейн подошёл ближе, поднял сумку и резко вытряхнул. В его руках была шкатулка из чёрного дерева.
— Неужели вот это стоило Мидиру жизни… — прошептал Рейн. Он перевёл взгляд на девушку. — как её открыть? Говори, или… или я заставлю тебя.
Дрожащими пальцами Сатин сняла с груди серебряный ключ на верёвке и передала юноше. Казалось, пришлось ждать целую вечность до того, как шкатулка открылась. На дрожащей ладони Рейна лежал сосуд с жидкостью цвета серебра.
— Что это? — произнёс Рейн без всякого выражения.