В отдалении возникло какое-то движение, и Сатин увидела его. Посередине белой дороги медленно шёл высокий мужчина, его голова то и дело поворачивалась из стороны в сторону, как если бы он что-то высматривал. Или кого-то. Фигура находилась слишком далеко и была нечёткой, но девушка смогла разглядеть, что одежда у него цвета пурпура, голова лысая и белая, словно яйцо, а у ног клубами стелется густой чёрный туман. Рамелис. Она перевела взгляд на Философа.
— Пурпурный человек нагоняет твоего соратника. — произнёс рыжеволосый человек. — Сожалею, но моя магия не может противостоять тому зверю, которого Рамелис носит внутри. Во всяком случае, не сейчас. Я направлю тебя прямо к этому Рейну. Но запомни: ни слова обо мне. Ты поняла?
Сатин с готовностью кивнула. — Да. Поняла.
Он, казалось, удовлетворился её ответом.
— Это не последняя наша встреча, маленький огонёк. Скоро я снова тебя увижу. А теперь возьми меня за руку.
Прикосновение Философа оказалось ледяным. Девушка вздрогнула, но руки не отдёрнула. Философ поднял голову и посмотрел Сатин прямо в глаза. Когда их взгляды встретились, Сатин почувствовала странную неловкость. Ей показалось, что на неё смотрят два светящихся жёлтых шара, два озера, полных расплавленного металла. Предметы вокруг стали стремительно терять очертания. Всё замелькало и исказилось. Стало темно. Сатин больше не чувствовала своего тела — только холод и ощущение быстрого, невозможного движения.
Философ так и остался стоять посреди бесконечного тёмного леса. На лице рыжего мужчины блуждала загадочная улыбка.
Глава семнадцатая. Через белые дороги
Сегодня ночью мне снился Кузнец Погибели — исполинская бледная тень в пурпурном плаще. Она нависала над городом, и я понимал, что это — только одно из семи чудовищ, которые покушаются на весь мир. Я думаю, это не просто сон. Было ли это неким знаком, предупреждением для меня? Кошмаром, порождённым моими исследованиями — или знамением?
Рейн ненавидел белый цвет, который уже через несколько дней пути стал для него значить только одно: бесконечные дороги Аннуина. Ненавидел и чёрный — цвет мрака, из объятий которого выглядывали редкие ветки сосен. В мире, казалось, не осталось больше цветов кроме этих двух, а из оттенков были только пепельный и серый. Однообразие угнетало особенно сильно: будь Аннуин чуть более ярким он, быть может, на время и забыл бы о произошедшем. Вопреки желаниям Рейна, мир Четвёртого моста оказался пугающе скучен. Оставленный в одиночестве, Рейн не находил себе места. Если бы сейчас перед ним возник Рамелис, юноша бы с радостью принял бой: ещё одну ночь наедине с собой он не выдержит. Сотни упрёков возникали в его голове — а он даже не мог от них отвлечься.
Он потерял Мидира.
Потерял Сатин.
Совесть проснулась в нём сразу же после того, как он похоронил своего учителя и друга. Отшельник теперь лежал в белой земле на том месте, где они разделились. На лице Мидира застыло странное умиротворённое выражение — словно после смерти он понял, что выполнил свою задачу перед Слугами Разума. Когда Рейн закончил свою скорбную работу и отошёл в сторону, то обнаружил, что чего-то не хватает. Сатин не было. От осознания того, что он остался один, юноше стало жутко. Рейн попробовал отыскать в себе что-то, хоть отдалённо похожее на гнев, но с удивлением обнаружил, что больше не зол на огнепоклонницу. Внезапная вспышка ярости отступила, на смену ей пришёл стыд. Теперь Рейн чувствовал лишь угрызения совести за свои резкие слова и в то же время усталость — как если бы на него вдруг навалилась вся тяжесть мира.
Убирайся.
Так он сказал ей. Оттолкнул её. Она ушла по его вине. Осознание этого доставляло Рейну почти физическую боль. Тогда, стоя у могилы Мидира, юноша впервые почувствовал какую-то пустоту внутри — словно оборвалась та нить, которая связывала его с друзьями. Мидир мёртв. Сатин пропала. В один момент Рейну захотелось броситься во мрак Аннуина вслед за девушкой, найти её, взять за руку и поговорить. Он успел вплотную подойти к стене чёрного тумана и только потом понял, что не может этого сделать. Он не может рисковать своей жизнью. Он должен идти. Так хотел Мидир. Если не передать весть Иерархам, то все Клятвенные Земли изойдут кровью, склонятся перед Бессмертными и их страшным господином. Перед внутренним взором Рейна возникли пурпурное одеяние и иссиня-чёрные глаза наместника. Рамелис. Этот человек — Кузнец Погибели, его сосуд и прислужник. Его надо остановить.
Юноша собрал свои вещи и побрёл по белой дороге Четвёртого моста, стараясь не оглядываться на клубящийся по обе стороны мрак. Тело стало лёгким и оказалось в каком-то оцепенении — двигались только ноги, но даже это происходило автоматически, как будто он оказался в трансе и не мог себя контролировать. В голове был беспорядок. Больше всего на свете он хотел просто лечь на белый песок этого жуткого мира и заснуть — просто для того, чтобы перестать думать. Возможно, он уже никогда больше не встретит её… Никогда…
Нет. Нужно забыть. Думать не о ней. О чём угодно, только не о ней.
Как Рейн ни старался, мысли его каждый раз возвращались к их последнему с Сатин разговору. То, как он повёл себя с ней… этого Рейн не мог себе простить. Проходили часы, а он не сумел заставить себя отвлечься. Рейн понимал, что девушка была в какой-то мере виновата в смерти Мидира, но всё равно не мог найти в своей душе ненависть. Он понял, что огнепоклонница слишком много для него значила. Такая загадочная, такая немногословная… он ведь так и не узнал её тайну. Слёзы Наннара — чем они для неё были? Почему она ничего не рассказала? Где она сейчас и что делает? Думает ли о нём? Юноша представил себе Сатин: идёт по лесу в своём чёрном одеянии или молится Творцу Творения… а если она в беде? Если погибла?
При мысли, что Сатин могла умереть, ему сделалось плохо. Он ускорил шаг. Чувство одиночества всё сильнее сдавливало грудь. Весь день Рейн шёл по белой дороге. Единственным способом хотя бы ненадолго забыть о произошедшем был авестийский язык. Как и в темнице Рамелиса, в этом мире Иеромагия не имела силы. Несмотря на это, юноша смог найти себе занятие: он повторял слова Священного Наречия про себя и вслух, тщательно проговаривал фразы, стараясь чем-то заполнить пустоту в мыслях. Ему нужно перестать о ней думать.
Темнело. Как и всегда, над Аннуином висела абсолютная тишина, нарушаемая только шелестом листвы и лёгким покачиванием призрачных серых ветвей. Рейн сидел у небольшого, но ярко пылающего костерка, который был единственным источником света в чернильно-чёрной ночи. Есть не хотелось, пить — тоже. Теперь он ощущал себя даже более одиноким, чем днём. В мерцающем свете пламени ему казалось, что он остался один в целом мире, что его родная Улада и вся прежняя жизнь были не более чем сном, видением, порождённым усталостью и его собственным воспалённым воображением. Сухие ветки слегка потрескивали, и это напомнило Рейну таверну Хэммона. Воспоминание о Контрабандисте воскресило в памяти юноши посещение Бейт-Шам-Адара, Храма Десяти Лун. Они с Сатин тогда увидели фрески с Благими и Непрощёнными. Девушка говорила о погибшем Цоре и варварстве жителей Запада, а он просил её не закрываться в себе… Совершенно измотанный, Рейн улёгся на белый песок и тут же уснул.
***
Рейн услышал шаги. Сквозь сон ему удалось различить, как кто-то приближается к его костру. Пришелец шёл тихо и будто бы осторожно, обходя костёр широкой дугой, но всё равно выдавал себя. Этот некто явно не был охотником и не сумел скрыть своё присутствие.
Рейн пока не открывал глаза. Ощущение реальности медленно возвращалось к нему — даже с закрытыми глазами он понял, что густая темнота сменилась сумраком. Значит, ночь уже миновала, и сейчас уже день или утро.
Стараясь ничем не показать незнакомцу, что не спит, юноша стиснул рукоять меча Мидира. Если этот человек хотел подкрасться к нему незаметно, то у него ничего не вышло. Странное дело: шаги звучали слева, оттуда, где по расчётам Рейна начиналась граница между белой дорогой и тьмой Аннуина. Юноша подождал, пока неведомый противник не подойдёт достаточно близко, а затем вскочил на ноги, занося меч над головой.