Юноша отошёл от окна и перевёл взгляд на дверь. Со времени его визита к Иерарху прошло пять дней, и юноша не находил себе места от скуки и беспокойства. Его путь из внутренних помещений Дворца до Воротной башни проходил в закрытой повозке — по словам Тансара, это было необходимо, чтобы сохранить секретность. Рейн хорошо помнил эту необычную поездку: как только он вышел из покоев Иерарха, Картир уже ожидал его вместе с парой стражей из отряда Саберин. Рескриптор сказал, что под Городом существует разветвлённая сеть тоннелей, а потому они смогут добраться до его нового дома и сохранить всё в тайне. Рейн не слишком хорошо понимал, от кого они так скрываются, но приглашение принял и следующие несколько часов провёл в сумраке и постоянной тряске. Увидеть улицы Города Истин ему так и не удалось: когда безмолвные гвардейцы отдёрнули шторы, они уже были на первом этаже башни, все комнаты которой Иерарх выделил Рейну. Картир вскоре его покинул, сказав, чтобы он продолжал тренировки и готовился к встрече с Совершенным. Рейн спросил было про Сатин, но рескриптор только развёл руками и полным сожаления голосом ответил, что ничего не знает об огнепоклоннице. С тех пор Рейн только и делал, что сидел в башне, смотрел в окно и ждал новостей, с каждым днём всё сильнее ощущая тревогу. Молчаливые Саберин днём и ночью дежурили у ворот, не оставляя ему и шанса покинуть здание. Чтобы хоть как-то себя занять, он спускался на нижний этаж, в баню, и часами стоял над водой, повторяя про себя все известные ему заклинания. Не без удовлетворения он отметил, что вода стала повиноваться ему намного лучше: теперь Рейн мог быстро создавать водяные щупальца и довольно долго поддерживать их форму. Стоило ему повести рукой — и вода становилась плетью, которая со свистом рассекала воздух и оставляла на камне глубокие отметины. Конечно, каждый раз за Иеромагию приходилось расплачиваться усталостью и головной болью, но юноша был доволен своими успехами. Вот и сейчас он склонился над пожелтевшим от времени свитком, где напротив фраз на Священном Наречии авестийцев значился перевод на уладский. Предусмотрительно. Хедер — лёд. Ма’им — волна. Алэти — истина…
В дверь постучали. От неожиданности Рейн вздрогнул и едва не выронил свиток. Как кто-то мог пройти через Саберин? Почему он не слышал шагов по лестнице?
Дверь отворилась. Юноша поднял глаза на возникшую на пороге фигуру и обнаружил, что ухмыляется, как последний идиот.
На пороге стояла Сатин. Она была одета в белое платье с широкими рукавами, расшитое красной нитью. Лицо огнепоклонницы было бледным и немного осунувшимся, в тёмных глазах читалась усталость.
— Сатин! — Рейн шагнул вперёд. — Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. — девушка застенчиво повела плечом. — Его Преосвященство Тансар был в высшей степени любезен.
Только сейчас Рейн заметил, что за время их странствий её волосы заметно отросли и теперь доходили до ушей, слегка завиваясь на концах. Он почувствовал, что краснеет, и опустил глаза.
— Ты чего-нибудь хочешь? — торопливо проговорил юноша. Почему-то в присутствии Сатин ему становилось неловко, что-то замирало в нём, заставляя чувствовать себя неуклюжим и грубым. — Будешь чай?
— Да. — Сатин улыбнулась. — Пожалуйста.
Пока Рейн заваривал чай, Сатин успела рассказать ему всё, что с ней произошло.
— Я очнулась в лазарете. — сказала она. — два дня я лежала там, а потом появился этот священник. Ну тот, в белой одежде и с красным поясом…
— Картир. — вставил Рейн.
— Да, верно. Он отвёл меня в покои Тансара и оставил нас наедине. Представляешь, каково это — своими глазами увидеть одного из Иерархов?
На лицо девушки вернулась прежняя таинственная улыбка. Сатин скрестила руки на груди и помолчала, собираясь с мыслями. Рейн украдкой вздохнул. Он и забыл, насколько она религиозна и как трепетно относится ко всему, что связано с Церковью Истин.
— Он был очень вежлив, — продолжила Сатин, — даже учтив. И он мне всё объяснил. Мол, перед лицом опасности я могла тебе открыться, Церковь понимает всю сложность выбора, который мне пришлось сделать. Я, конечно, была в изумлении. Тансар сказал, что понимает моё состояние и готов помочь. Просил никому не говорить о тебе и о том, что мы видели. Рейн, я могу заслужить прощение! Я могу исправить свою ошибку!
— Ошибку? — переспросил юноша. Он не слишком хорошо понимал, о чём она говорит.
Сатин невесело усмехнулась.
— Не забывай, я — наннари. Клыки и когти Матери Церкви. Я не должна была открывать тебе этот секрет — но открыла.
Рейн кивнул. Он вгляделся в лицо Сатин и увидел, что оно бледнее обычного, а серые глаза еле заметно отливают красным.
— Ты принимала Слёзы? — в собственном голосе Рейн услышал обиду. Странно. Какое ему дело до этого зелья?
— Только немного. Чтобы… чтобы не видеть сны. Обычно мне было нужно гораздо больше Слёз, когда я исполняла приказания Иерархов.
Она помолчала.
— Рейн, пойми. Теперь, если я не заслужу прощение, меня отлучат. Ты можешь себе представить, что это такое?
— Да, я понимаю. — смущённо пробормотал юноша. Ему не требовалось много времени, чтобы понять, какую роль в жизни Сатин играет служение Церкви и что будет значить для неё разрыв с Иерархами.
Две чаши с чаем вскоре стояли на столе, и Рейн был рад переменить тему разговора. Какое-то время оба молчали, потягивая ароматный напиток. Сатин то и дело поворачивалась к окну: солнце взошло достаточно высоко, чтобы заставить один из золотых шпилей Дворца Истин засиять подобно громадному маяку.
— Тансар сказал, ты будешь учить меня авестийским обычаям. — заметил наконец юноша.
— Это правда. — лицо Сатин просветлело. — Мы можем начать прямо сейчас. Та’роф нельзя выучить — он познаётся в течение всей жизни. Чем больше ты общаешься с людьми, тем лучше его используешь.
— Та’роф? Что это?
— Исскуство говорить. Так называется авестийский этикет, который пронизывает всю жизнь последователей Благой Веры. Та’роф помогает нам в общении с другими людьми позволяет почувствовать всю глубину единства между правоверными. Он делает жизнь более осмысленной, более понятной. Это фундамент и основа всего. — девушка помолчала, давая Рейну время осмыслить услышанное. — На Западе люди говорят то, что думают, и говорят без подготовки. На Востоке иначе. Мы должны произнести слова приветствия, даже если торопимся и не хотим вступать в разговор. Понимаешь?
— Не очень.
— Ты поймёшь. — Сатин улыбнулась. — Та’роф — это не просто слова, это образ мыслей. Так ты показываешь свою принадлежность к последователям Благой Веры и выражаешь своё почтение к собеседнику. В начале своей истории Авестинат противостоял многобожникам, которые пытались захватить Город Истин после ухода Благих. Мы ценим свою культуру. Давай, скажи мне что-нибудь на авестийском.
— Шавуа тов. — добрый день.
Сатин рассмеялась, прикрыв рот ладонью. Рейн нахмурился: разве он сказал что-то не то?
— Очень… правильное приветствие — для чужеземца. Но нет, та’роф намного сложней. Ты здесь надолго, поэтому я обучу тебя всему, что должен знать каждый авестиец. Ты должен учитывать возраст собеседника, его профессию, положение в обществе. Кроме того, в начале разговора мы всегда говорим агни намитарсам — “да горит ваш Огонь”. Эти слова пригодятся тогда, когда ты не можешь сразу определить статус человека или его занятие. Хорошим тоном считается несколько раз спросить “как ваши дела”.
Почти час Сатин объясняла Рейну тонкости та’рофа, и под конец юноша решил, что сходит с ума. Авестийцы, кажется, все как один были сумасшедшими. Зачем тратить пять минут на прощание и приветствие, когда ты всего-то хотел спросить, как пройти? Что значит “Я умру за тебя, умри же и ты за меня”? Почему одним надо кланяться ниже пояса, а другим даже в глаза нельзя посмотреть? Та’роф казался Рейну беспорядочным нагромождением обычаев, которые за несколько веков правления Церкви Истин превратились в цепи, сковывающие каждого авестийца. “Убийственная вежливость” — подумалось ему.