Я соскальзываю ещё на один уровень и шлёпаюсь на землю. Хотя бы я больше никуда не двигаюсь. Лежу на полу и дышу. Сердце бешено колотится. Я знаю, что меня окружают души, но они не обращают на меня никакого внимания. Они привыкли к тому, что по этому говномёту скатываются неудачники.
Ангел охвачен благоговейным страхом от того, где мы находимся, и злится из-за того, что застрял внутри меня. Он никогда по-настоящему не верил, что я заведу нас так далеко. Абсолютная конечная остановка.
Добро пожаловать в Тартар.
Я провалился сквозь то, что казалось целой милей крови, но, когда поднялся на ноги, на мне нет ни капли, и моя одежда сухая.
Здесь холодно и тускло, словно рассвет, который никак не может решить, чем он хочет быть. Тьмой. Светом. Или какой-то странной длиной волны, которая одновременно противоположна каждому из этих состояний. Стены и пол из унылого серого металла. Над головой поблёскивают цепи транспортёра. На крюках за лодыжки подвешены души. Их увозят, но отсюда я не вижу, куда именно. Если бы мы были на земле, то я бы поклялся, что нахожусь в оживлённом промышленном морозильнике.
Место плечом к плечу забито дважды мёртвыми адовцами, душами людей и Таящихся. Я даже вижу рассеянных в толпе Кисси. Это похоже на странный исход, застывший незадолго до того, как начаться. Если не считать конвейера наверху и отдалённого шипения и грохота машин, здесь почти тихо, будто десятки тысяч мертвецов вокруг меня и тысячи в смежных шкафчиках так глубоко погрузились в свои страдания, что не могут даже заметить друг друга.
Я не думал, что вид Тартара так сильно заденет меня за живое. Я всегда представлял себе, что это будет ад, возведённый в абсолют. Пытки, хаос и жестокость в планетарном масштабе. Горы содранной плоти. Моря совершенной ярости. Но всё ещё хуже. Тартар — это унылое сокрушительное отчаяние. Может, Небеса и не были тем местом, куда ты направлялся, но теперь даже ад — давно минувшее далёкое воспоминание. Данте ошибся, когда разместил табличку «Оставь надежду, всяк сюда входящий» на входе в ад. Вот где умирает всякая надежда, даже для монстров.
Я здесь всего несколько минут, и это место начинает ломать меня, как и своих постоянных обитателей. Я думаю о Кэнди, но мне уже трудно вспомнить её лицо. Я могу смутно представить очертания её тела, но не её голос, или какова она на ощупь. Когда я пытаюсь вспомнить наш номер в гостинице, он воспринимается таким же унылым и мёртвым, как и это место. Что я делаю, сближаясь с ней? Даже если предположить, что я выберусь отсюда, хочу ли я втягивать её в такую жизнь? Взгляни, что случилось с Элис. Взгляни, где я теперь. Я здесь всего десять минут, а уже скучаю по аду.
Кэнди — большая девочка и может сама делать свой выбор, но что, если она сделает неправильный выбор? Придётся ли мне снова проделывать это через год, когда кто-нибудь убьёт её и похитит её душу?
Ангел в моей голове плохо справляется со всем этим. Полное дерьмо. Мне не принесло радости нахождение в заложниках, когда он взял верх, пока я болел зомби-худу. Мне хватило его режима мальчика из церковного хора, так что теперь он может плестись в хвосте, пока я придумываю способ выбраться отсюда.
То, что на расстоянии выглядит как туман, изменяется и разделяется. Это пар, выходящий из огромной старомодной открытой печи под гигантским котлом с трубопроводами наверху. Как сцена из «Метрополиса»[268]: безучастные, но эффективные рабочие снимают души с цепей транспортёра и швыряют их в огонь. Те, кто не поджаривает дважды мёртвых, регулируют чугунные клапаны и огромные рычаги. Они проверяют датчики и отводят ураганы пара, поддерживая стабильное давление.
Я проталкиваюсь сквозь толпу. Это как идти по пшеничному полю. Они настолько бестелесны, что я едва чувствую духов вокруг себя. Морозильник тянется на мили во всех направлениях. Я мог бы бродить здесь годами, так и не увидев ни единого знакомого лица.
— Генерал Семиаза! — кричу я.
Головы медленно поворачиваются в мою сторону. Это движение расходится рябью, словно я бросил камень в пруд мёртвых. Давно здесь никто ни на что не обращал внимания.
— Генерал Семиаза!
Ничего. Я роюсь в кармане и достаю зажигалку Мейсона. Зажигаю её и держу высоко, словно надеясь услышать на бис «Свободную птицу»[269]. Комната наполняется светом. Тысячи душ, годами не издававшие ни звука, внезапно пытаются говорить. Это похоже на ветер с дальней стороны холма. Некоторые души бросаются ко мне и падают на колени, молитвенно подняв руки. Они считают меня Иисусом на Страшном суде, сошедшим, чтобы спасти их. Извините, но вряд ли любой из вас находится в верхней части списка на Вознесение.
268
269