— Семиаза!
Кто-то кричит мне в ответ. Голос сначала слабый, но становится громче по мере того, как толпа расступается, пропуская кого-то, пробивающегося сквозь неё. Я мало что могу сказать о нём, кроме того, что на нём грязные ошмётки адовской офицерской формы. Я направляюсь к нему с зажигалкой над головой.
Нам требуется около двадцати минут, чтобы встретиться посередине.
— Генерал Семиаза?
Он колеблется, не уверенный, стоит ли ему признавать это.
— Да, — отвечает он.
— Я здесь, чтобы вытащить тебя отсюда.
— Ты? И зачем бы Отцу посылать ангела за мной, одним из своих самых идейных предателей?
— Бог бы не прислал тебе пиццу даже на твой день рождения. И я не ангел. Я — Сэндмен Слим.
Семиаза худощав, но двигается изящно, как будто был создан для того, чтобы всегда быть в движении. Его лицо почти так же изуродовано шрамами, как и моё. Когда он улыбается, половина лица неподвижна.
— Ещё один? Я повстречал здесь внизу сотню Сэндменов Слимов. Ты впечатляешь не больше, чем любой из них. На самом деле меньше, в этих грязных лохмотьях. Кроме того, Сэндмен Слим — смертный. Ты же адовец.
— Нет. Не адовец. Это он, — звучит ещё один голос.
Я закрываю зажигалку и оборачиваюсь. Толпа вздыхает и стонет, когда свет исчезает.
Это Маммона.
— Нравится моё лицо, да?
Там, где должно быть его лицо, — сплошное жаркое из свинины с кровью.
— Привет, генерал. Как шея?
Семиаза смотрит на меня, но говорит с Маммоной.
— Это тот, кто разделал тебя?
Маммона кивает.
— Боюсь, да.
Я протягиваю Семиазе руку.
— Пожмите мне руку, генерал.
Он смотрит на меня так, как будто это последнее, чего ему хочется сделать.
— Я не прошу тебя быть соседом по комнате, но я проделал долгий путь, чтобы повидаться с тобой. Это меньшее, что ты мог бы сделать.
Он медленно поднимает руку и кладёт её в мою. Она обладает весом и массой. Я могу ощущать её.
— Маммона сказал правду. Они засунули тебя сюда живьём.
— И они с огромной радостью наблюдали, как я ухожу.
— Мне знакомо это чувство.
Мы оба смотрим на Маммону, который смотрит в свою очередь на нас.
— Ходят слухи, что ты не фанат Мейсона Фаима. Как ты смотришь на то, чтобы вернуть свои легионы и получить шанс остановить войну Мейсона на уничтожение твоего мира?
Он выпрямляется и расправляет плечи.
— Наша война с Небесами была справедливой. Она была за благородное дело освобождения ангелов от нашего рабского существования. Война Мейсона Фаима — чистое тщеславие. Он использовал его и страх, чтобы собрать присоединившихся к нему генералов. Я не хочу в этом участвовать и верю, что другие генералы согласны со мной, но слишком напуганы, чтобы сказать об этом. Как видишь по моему положению, публичное несогласие обходится дорогой ценой.
— То есть, ты бы хотел остановить его.
— Очень даже.
— Отлично. Тогда давай вытащим тебя отсюда.
Я не осознавал, как сильно сосредоточился на Семиазе, пока не закончил разговор. Разговаривать с другим созданием здесь внизу — это как быть затянутым в необыкновенный водоворот света. Когда я оглядываюсь по сторонам, мы окружены душами. Я узнаю многих из них. Большинство в передних рядах — это убитые мной военнослужащие мужчины и женщины. Здесь Азазель, мой старый хозяин, адовец, сделавший из меня убийцу. Вельзевул. Амон. Мархосиас. Валефор. С дюжину других. Есть адские нувориши в призрачных мехах и украшениях. За ними — ряды и ряды других душ адовцев и людей. Больше сотни. Я никогда прежде не видел их в одном месте. Я понятия не имел, что убил так много здесь внизу. Они напирают со всех сторон, пытаясь раздавить меня. Но Тартар превратил их в лишённых субстанции пустых духов. Тени на стеклянных панелях. Я на секунду являю гладиус, и они отступают, оставляя вокруг меня ничейную землю.
— Какой милый фокус. Если бы я знал, что ты на такое способен, то не стал бы давать тебе ключ, — заявляет Азазель.
— Как тебе в отставке, босс?
Азазель — это тот адовский генерал, который вложил мне в грудь ключ от Комнаты Тринадцати Дверей. Я использовал этот ключ, чтобы перемещаться по аду и убивать для него. Я перерезал ему глотку до того, как он успел попросить его обратно.
— Я задавался вопросом, увижу ли я тебе однажды здесь внизу, и вот мы здесь. Наконец-то воссоединились.
— Не слишком расстраивайся. Я прибыл по собственной воле.