– E ola, e ola, e ola!1
Я надеялся отыскать новый кадр.
По обеим сторонам от дороги стояли дома с синими, красными, серыми и коричневыми крышами. Все похожи друг на друга, так как были удалены от берега. Район не предназначался для туристов, нас редко посещали одинокие путешественники, не говоря уже о любопытных толпах, увешанных цветочными ожерельями и носящих фигурки девушек в юбках из пальмовых листьев, с кокосовыми скорлупами вместо лифчиков. Чем ближе к белому песку, тем пышнее. Рядом с водой были построены бассейны, виллы, отели, от высоты которых накатывало головокружение. Впрочем, о них я знал немного, всё по рассказам папы, работающего администратором.
Я бы сфотографировал музыку, доносившуюся из жёлтой машины с неглубокой вмятиной на дверце, но она была нематериальной. Играла энергичная песня. Неоднократно повторялся куплет, под который хотелось танцевать.
Водитель в очках крикнул:
– Bulag, o ano?2
Я тут же ретировался.
Неподалёку располагался садик орхидей. Вместо того чтобы укрыться в тишине тенистой беседки, я покорно ждал, когда тётя Эзра выговорится. (Она не приходилась нам родственницей, просто была хорошей знакомой.) Мало того, что Эзра не развивала мысль и топталась на одном и том же месте, так ещё и стряпала банановый хлеб, который я непременно должен был пробовать, и обижалась, если я не ухаживал за цветами и не оставался у неё на сок. Она неоднократно намекала, что мне не хватает тактичности. Эзра утверждала, что не оставит меня и попробует научить манерам, этикету, о котором сама не имела ни малейшего понятия. Я ценил гостеприимство, но не до такой степени, если оно приводило к раздражению.
Не знаю, что произошло, но меня действительно посетила муза. Появлялась она обычно внезапно. Озарение, этакий сиюминутный порыв не всегда был встречен мной с теплотой. Я считал, что после хорошего, а уж тем более отличного идёт чёрная полоса. Только так и никак иначе. Возможно, это было самовнушение. Пока полоса не наступала, я не расстраивался, хоть и относился к воодушевлению с осторожностью. Может, пронесло, будь я не безумно счастливым в какой-то из моментов.
Спуск оказался по-настоящему долгим. Я успел поздороваться с тремя женщинами и двумя мужчинами и потрепать золотого кобеля по кличке Бир.
Мама позвонила, чтобы убедиться, что я не заблудился в трёх соснах.
– Сосны на острове не растут.
– Всё-то ты знаешь!
– Как будто ты нет.
– Позвони, как будешь у порога, – произнесла она в шутку встревоженным голосом.
– Вообще-то, я рядом. Мне лень и неудобно доставать телефон по сто раз.
Не успел я завершить звонок и дойти до двери, как мама открыла и, выскочив с уже накрученными локонами, торопливо заговорила:
– Отдай одеяло. Давай, давай!
– Оно не испачкалось, – убеждал я её, заведомо зная, что спорить бессмысленно. – Я ещё полежу.
– Когда?
– Например, завтра или вечером.
– Разве мы не договорились, что ты останешься? – спросила мама, грозно сверкнув карими глазами.
– Я расторгаю договор.
– Сдерживай обещания.
– Сдерживаю, о чём речь? Посижу маленько, а потом уйду так, что вы и не заметите, – цеплялся я за робкую надежду. – На цыпочках прокрадусь.
– Снова за старое?
– Снова за старое.
– Пожалуй, фоткать ты любишь больше, чем папу, – сказала она с нажимом и поджала губы, давя на жалость. – С нами настолько не интересно?
Я крепче сжал камеру, чтобы её не отняли. Не вовремя было, не вовремя и ужасно глупо.
– Дело не в вас, а во мне.
– Понятно, возрастное… Надеюсь, оно пройдёт, и нам будет намного веселее вместе, чем сейчас.
– Перестань! Ты же знаешь, мне не нравятся эти посиделки. Ладно бы, праздновать день туризма. Не вижу смысла в том, чтобы готовить фирменное блюдо, украшать комнаты и одеваться как на маскарад только потому, что когда-то, много-много лет назад папе свезло с работой. Не обижайся, хорошо? – спросил я и положил свободную руку на сухое плечо.
Она подняла загорелое лицо с полными щеками, как у самца орангутана.
– Не умею. Тем более на тебя.
– Значит, разрешаешь уйти?