Лана росла быстро. Она, как и любой мальчик или девочка вытворяла шалости, спускалась со склона на листьях кокосовой пальмы, помогала отцу шить одежду, плести циновки. Когда Лана выходила из дому, чтобы поприветствовать горы, людей и вождя, небеса как будто прояснялись, и солнце жарило вдвойне сильнее.
Больше всего ей нравилось наблюдать за поющим отцом.
Она дарила радость, и как путеводная звезда указывает дорогу мореплавателям, освещала всякого доброй улыбкой.
Но вот Калео состарился. Лана из хорошенькой девочки превратилась в миловидную, не по годам смышлёную девушку. Ей было уже шестнадцать лет.
– Ты выбираешь, за кем идти, – сказал как-то Калео за ужином, смотря на её полное оранжевое лицо с ямочками.
– Я сама по себе. Я знаю, куда двигаюсь и поэтому счастлива, – ответила Лана.
– Конечно. Но когда-нибудь ты познаешь другое счастье, – намекнул Калео.
– О чём ты говоришь, отец?
– Счастье не может существовать без преданности.
– Я преданна своему народу.
– И мне?
Она поспешила уверить Калео:
– Тебе особенно!
– Но эта преданность происходит из детства. Её не выдернешь с корнем, как и многолетнее дерево. Бывает и другая, которая приходит неожиданно. Она учит отваге и нежности.
Лана не понимала отца и считала, что он преувеличивает.
С приходом лета она занялась собирательством ракушек. Однажды, в один из таких дней, когда она, сидя на берегу, плела украшения, к ней подошёл серьёзный юноша с коричневыми волосами. Это был Кеоки, сын опытного рыбака.
– Что делаешь? – спросил он, опустившись рядом.
– Отдыхаю, – коротко произнесла Лана.
– Я заметил. Можно и мне с тобой отдохнуть? Только я бусы не буду плести, не умею, – смутился Кеоки.
– Хочешь, научу? – предложила она ласково.
– Ты прекрасно справляешься и без меня, – отрезал Кеоки. – К тому же, я здесь не для этого.
– А для чего?
– Думается, что на этом острове только ты сумеешь меня понять, так как не похожа на других девушек. Если я откроюсь, ты никому не расскажешь?
Лане было не впервой выслушивать кого-либо, но она и не противилась. Она чувствовала, что в этом и в чём-то ещё состояло её призвание.
– Объясни, что тебя тревожит.
– Отец желает, чтобы я пошёл по его стопам и выходил за риф, изготавливал сети. Но меня тошнит от рыбы! Я вижу её каждый божий день! Я мучаюсь из-за того, что мне нравится раскрашивать доски. Я обманываю, и это удручает. У меня не получается не думать об увлечении. Отец не знает, что меня притягивает. Он меня побьёт или чего хуже…
– Но ведь он заботливый человек! – заметила Лана. – Не отзывайся о нём настолько грубо. Он желает добра, я верю.
– Нет.
– Как же тебе доказать, если ты упрямишься? Вот скажи, как ты к нему относишься?
– Причём здесь моё отношение?
– Если выказываешь пренебрежение и относишься к отцу как к врагу, то не поймёшь, что он действительно старается до тебя донести.
– Я не прав?
– В ссоре оба делят вину пополам. Кто-то должен сделать шаг к примирению.
– Мне сложно.
– Ему не легче. Что же насчёт досок… Не покажешь?
– Тебе и впрямь интересно?
– Да!
Кеоки убежал в джунгли, а когда вернулся, на груди Ланы уже висели раковины. Он показал ей пару картин с водопадом и речкой и с выдуманной птицей, у которой были фиолетовые перья и большой хохолок.
– Красиво изображаешь!
Кеоки подзадорил её комплимент. Он выразил благодарность.
– Сегодня я буду рисовать тюленя.
– Для себя?
Он сказал, понизив голос:
– Раз нравится, то для тебя. Я продолжу. Я и так собирался. Мы встретимся завтра?
– Зачем? Разве ты не занят?
– Не очень. Спасибо, – произнёс Кеоки и, смутившись, замолчал.
Как только погода испортилась, они покинули берег, разойдясь по разные стороны.
Последующие дни они встречались на одном и том же берегу, обсуждая семьи и творчество. Лана не теряла оптимизма и уверенности в том, что Кеоки ждало прекрасное будущее, полное радости. В иной раз её посещали нежные мысли. «Ах, если бы он был счастлив и никогда не печалился!» – думала Лана. Она мечтала о Кеоки, о его коротких грустных речах и картинах, написанных со всей страстностью души.