Сколько ни упрашивал их Байбурибий, никто ему в ответ слова не сказал. Так и уехали они.
Вернулся опечаленный Байбури в дом, подумал: «Э, плохо, что уехали они, просьбе моей не вняв, чувствую — не вернуться им из калмыцкой страны…»
В боевом задоре лихом,
Сорок беков скачут верхом,
Мчатся на просторе степном
В темной непроглядной ночи.
Свищут по тулпарам камчи!
То степным, то горным путем
Едут они ночью и днем.
Кони расскакались в степях,
Пышет пламя в конских ноздрях.
Пена, накипая в пахах,
Падает, как хлопок, во прах, —
Конникам их резвость не в страх.
Так при свете дня и впотьмах
Сорок храбрецов-седоков
Скачут в дальний край калмык
ов.
«Нам туда прибыть, — говорят, —
Калмык
ов разбить, — говорят, —
Выродку их, шаху Тайче,
Голову б срубить! — говорят. —
Байсары спасем, — говорят. —
Скот ему вернем, — говорят, —
Увезем в Конграт!» — говорят.
Храбрецы-тюри каковы,
Витязи, смотри, каковы!
С ними ты, калмык, не шути!..
Много разных стран по пути,
Разный по пути разговор.
Едут мертвой степью — куда
Ворон не летал никогда.
Мимо камышовых озер.
Мимо бирюзовых озер
Едут — утешается взор.
Каменными кряжами шли,
По ущельям-скважинам шли, —
Мало ль было, много ли гор, —
Девяносто гор перешли!
Выйдя на зеленый простор,
По земле, по вражьей пошли…
Идут они так по калмыцкой земле, — о том, какая западня им готова, ничего не знают…
А теперь послушайте об этой коварной старухе, о Сурхаиль. Сказали мы уже раньше, что в привычку она себе взяла ежедневно на холм подниматься, в подзорную трубу на дорогу поглядывать. И вот — смотрит она однажды в эту трубу и видит: едут сорок сардаров конных, грозней драконов разъяренных. Увидала их коварная старуха;— и на такую хитрость пустилась: разметала космы свои, лицо ногтями исцарапала, — пошла к ним навстречу.
Увидали беки старуху, придержали поводья — коней остановили, спрашивает у нее Алпамыш:
— Что ты бродишь здесь одна в пустыне, мать?
Горько плачешь по какой причине, мать?
Космы растрепав и разодрав лицо,
Ты скорбишь о муже иль о сыне, мать?
Иль тебе обиду кто-нибудь нанес,
Или потерпеть ущерб тебе пришлось?
Близкого кого ль утратить довелось?
Что, скажи, причина этих горьких слез?
Далеко ль отсюда, близко ли живешь?
Слезы проливая, ты куда бредешь?
Что ты так вопишь, лицо ногтями рвешь?
Убиваясь так, с ума себя сведешь!
Если спросишь нас — издалека идем,
Натерпелись мук, идя таким путем!
Сами мы — конгратцы. Ты-то кто сама?
Едем — видим, ты сокрушена весьма, —
Отвечай, старуха, не сходи с ума!
Может быть, помочь тебе сумеем в чем?..
Выслушав эти слова, Сурхаиль сказала так:
— Я тебе доверюсь, добрый байбача:
Знай, обидчик мой — калмыцкий хан Тайча.
Осенью цветам не расцветать в садах.
Благосклонность в ваших да найду сердцах,
Да издохнет он, калмыцкий этот шах!
Я имела семь могучих сыновей,
Не бывало в мире лучших сыновей, —
Он, проклятый этот, подлый шах Тайча,
Семерых моих замучил сыновей,
На меня обрушив ужас черных дней!
Хоть бы он издох, калмыцкий шах, злодей!..
Пляшет под тобою конь на всякий лад,
На боку твоем сверкающий булат,
Счастлив твой народ и край родной, Конграт,
Если у него такой, как ты, есть клад!
Коль меня заметил твой соколий взгляд,
Верю я, сынок, что ты помочь мне рад,
Но вернуть моих не сможешь ты сынков.
Вот что претерпела я от калмык
ов!..
Шахское злодейство можно ли простить?
Как-нибудь должна я шаху отомстить!
У тебя, сынок, осмелюсь ли спросить,
По какому делу прибыл ты сюда,
Долго ли у нас намерен ты гостить?
Алпамыш на эти слова ответил:
— Если хочешь знать, моим словам внемли:
Из Байсун-Конгратской еду я земли.
Я — кочкар могучий у себя в стране.
С шахом калмык
ов расчесться надо мне,
А с врагами счет свожу я на войне.
Шаху этому я враг теперь вдвойне…
Есть один тут одинокий человек,
Близкий родич мой, высокий человек.
Он калмыцким шахом очень угнетен,
Беззаконно им всего скота лишен, —
При своих стадах пастушить принужден.
Имя — Байсары. Мой тесть и дядя он!
Вот зачем в страну калмыцкую скачу.
Кровного коня дорогой горячу.
Я его найду, коварного Тайчу,
На него, как сокол грозный, налечу, —
И за Байсары сполна с него взыщу,
И за сыновей твоих я отомщу!..
Старуха в ответ такое слово сказала Алпамышу:
— Был добросердечен ты, сынок, со мной,
Душу обласкал ты мне в глуши стенной, —
Обращусь к тебе я с просьбою одной:
Заверни ко мне, будь гость почетный мой!
Ночь одну хочу тебе я послужить,
Эту радость должен ты мне разрешить-.
Ты устал с пути, — к чему тебе спешить?
Ночь в моем дому ты можешь погостить.
Этим ты окажешь мне большую честь, —
Я имею право на такую честь:
Сыновья мои погибли все, как есть,
Но одна утеха мне, сыночек, есть:
Сорок у меня красавиц-дочек есть,
Зрелые вполне, как розы, хороши, —
Скучно им без братьев жить в степной глуши.
Вас увидев, будут рады от души,
Словно братьям, вам прислуживать, родным.
Долг гостеприимства мы ведь тоже чтим, —
Выполнить его, сынок, мне разреши.
Погости хоть эту ночь в дому моем, —
На заре поедешь ты своим путем.
Мне язык калмыцкий хорошо знаком.
Самый лучший путь вам укажу потом.
Вижу я, сынок, твой благороден лик.
Вижу — ты врагов бояться не привык,
Сколько б ты ни встретил калмык
ов, сынок.
Устоять не сможет ни один калмык.
Отомсти за всех моих сынков, сынок!
Гостем нашим будь, — а дом недалек.
Этими словами затуманила коварная старуха разум Алпамыша и его товарищей, совсем рассудка лишила их. Согласились беки переночевать у нее, — и старуха, радуясь удаче своей, повела их к себе.