Гонят чабаны отары их овец.
Где скоту начало, где ему конец?
Нет числа скоту, да славится творец!
Слышат баи крики, видят — суета;
Зашумел народ, как видно, не спроста:
Скот уже вступил в калмыцкие места!
Степь лежит пред ними — зелень, красота!
Э, свежа трава калмыцкая, густа!
А степи калмыцкой имя — Чилбир-чоль.
Вот он, наконец, пред ними Чилбир-чоль!..
Нет и нет конца потоку байских стад.
В Чилбир-чоль вступили первые стада,
Задним — путь еще шесть месяцев сюда, —
Задние отары топчут Коккамыш!
Э, таким скотом Байсун не посрамишь!
Шаху калмык
ов подушную платить —
В том для Байсары большого нет вреда, —
Брату своему платить с юрты — беда!
Хватит им скота на многие года…
Держат баи путь, свой направляя скот.
Затмевает пыль высокий небосвод.
«Путь мы завершаем», — баи говорят,
По чужой земле ступая, говорят:
«Что судьба нам даст? — вздыхая, говорят. —
Калмыки, быть может, зла не сотворят,
Но вернемся ль мы когда-нибудь в Конграт?..»
Барчин-гуль тоской-печалью налита,
Стала, как осенний лист, она желта.
Не сбылось ее желание-мечта,
Выпало ей горе в юные лета!
Суженый ее, Хаким ее — далек!
Плачет Ай-Барчин, а людям — невдомек…
Едет весь народ байсунский кочевой
Дальнею дорогой полугодовой,
На чужбину едет, край покинув свой,
Едет по зеленым землям калмык
ов,
Корм скоту в пути — подножный, даровой,
Лакомится скот диковинной травой.
Встретится калмык — качает головой,
Встретится другой — глядит, как сам не свой,
А в себя придет — поднимет плач и вой!
Ой, не травы это, это — злак живой! —
Баям труд неведом хлебный, полевой, —
Хлебные посевы спутали с травой!
Вот, что с ними сделал небосвод кривой!
Край в пятнадцать дней пути — опустошен.
На земле калмыцкой — горький плач и стон:
Тамошний народ на голод обречен,
Смотрит на пришельцев, горем поражен.
Чем кормить ему своих детей и жен?
Видя, как потоки байских стад текут,
Из своей страны иные прочь бегут.
«Кто этот народ?» — калм
ыки говорят.
«С виду — благороднолики», — говорят.
«Но от них ущерб великий!» — говорят.
«Что наш плач и крики?» — говорят они.
«Знать дадим владыке», — говорят они.
«Ой, мы горемыки!» — говорят они.
Даже не слыхали про Конграт они…
Так, в пути целых шесть месяцев пробыв, перевалив через девяносто гор, перегнали откочевавшие байсунцы в страну калмык
ов скот, привели караваны свои. Некоторые баи впереди скота ехали — дорогу указывали. Прибыв на место, в землю калмыцкую, в государство Тайча-хана,
[9]в Чилбирские степи, баи-скотоводы, землепашества не знавшие, всходов хлебных никогда не видевшие, посчитали их по невежеству своему за кормовую траву, — пустили на посевы свой несметный скот. Потравили, потоптали они калмыцкие хлеба, беду стране причинили, сами о том не ведая! Остановились баи в той степи Чилбир-чоль, на берегах озера Айна-коль разбили кочевье свое. А скот байсунский все идет и идет непрерывным черно-черным потоком, прах в небо взметая, движется, как несметная саранча — уничтожает хлебные посевы. Передние стада байские давно уже на берегах калмыцкого озера Айна-коль пасутся, а задние еще только выходят из далекой земли конгратской!..
Ну, и пусть они себе идут спокойно, пусть баи стоят себе в степи Чилбир, на озере Айна-коль, пасут и поят прибывающие свои стада, юрты ставят, в порядок себя приводят, а вы послушайте о том, что дальше было, о калмыцкой стране послушайте.
Увидав, что пришлые баи посевы их погубили, побежали калмыки к шаху своему — Тайча-хану. Пришел к нему один из потерпевших аксакалов-арбобов и говорит:
— С жалобой пришел я, повелитель-шах!
Сердцем своему рабу внемлите, шах!
Был я свеж лицом, как яблоко — румян,
Весь я высох, сморщен от забот, мой хан!
Сгорбила беда мой крепкий стройный стан:
Прибыл к нам народ из чужедальних стран,
Им язык какой-то непонятный дан.
То ли их страна зовется Туркестан,
То ль Байсун-Конграт. А вера их — Коран…
Как же вы о них не ведаете, шах?!
Видно, перед богом много я грешил:
Небосвод меня ударом оглушил,
Страх нагнав, меня он разума лишил.
Сесть на наши земли тот народ решил!
Счесть их скот — нехватит времени и сил!
Весть такую к вам я принести спешил.
Скот их все посевы наши потоптал!
Сокол был, но крылья быстрые сломал;
Был тулпар, копыта сбил и захромал;
Были сыты мы, — ты подати взимал…
Можно ли терпеть, чтоб столь великий шах
Ничего в делах своих не понимал!
Подати с чего тебе теперь платить?
Смертный голод нас не минет посетить.
Чайрикеры все решили уходить.
Что мы будем делать, семьи чем кормить?..
Пришлый тот народ богат и родовит,
Женщины у них — красавицы на вид.
Подле Айна-коля табор их стоит,
Их скотом Чилбир, как саранчой, покрыт.
Ничего не знает столь великий шах!..
Тем скотом потравлен дочиста посев.
Пришлый тот народ, на наши земли сев,
Съест и нас самих, всю нашу пищу съев!
Разорен калмык, велик народный гнев.
Ничего не знает столь великий шах!..
Вопли, плач народа у меня в ушах,
От такой беды я высох и зачах.
Если всходы все потравлены в полях,
Сам уразумей, какой в дехканстве страх!
К осени не будет ни зерна в шатрах,
Перережем скот на первых же порах,
Всех пожрем собак, мышей и черепах:
Мы не на подножных ведь живем кормах,
Мы не на твоих питаемся пирах!
Государство наше разорится в прах,
Перемрут, гляди, твои калм
ыки, шах!
Стон стоит в стране, смятение в умах.
Хоть о том подумай при таких делах,
Как страну теперь удержишь в удилах?
Ведь стряслось такое бедствие в полях!
Я не об одних толкую бедняках, —
И арбобам всем и аксакалам — страх.
Восседаешь ты на дорогих коврах,
Редкие ты носишь перстни на руках,
Весь в парче узорной, в бархате, в шелках, —
Но подумай сам, как столь великий шах
Ничего не знает о своих делах!
Голову иметь ведь надо на плечах!..
вернуться
Калмыцкие удельные князья носили титул «тайчжи», а царевичи из правящего рода Чингис-хана именовались «хунтайчжи». Собственное имя калмыцкого хана в «Алпамыше» — Тайча-хан — является отражением этого феодального титула.