Выслушал Алпамыш притворно-грозные слова Кайкубата и такое почтительное слово сказал ему в ответ:
— Как бы ни был грозен ты со мною, брат,
Я тебе во всем повиноваться рад.
Славишься ты силой всюду, Кайкубат,
Только калмык
ине ведали о том,
Что батыр скрывался в пастухе простом.
Я же сам давно, отлично это знал, —
Никогда себя с тобою не ровнял,
Голову всегда перед тобой склонял;
Быть тебе опорой с детства я решил,
В честь тебя я много подвигов свершил, —
Преданную службу я тебе служил.
У тебя учиться храбрости, уму
Я от всей души мечтал, и потому
Покорюсь любому слову твоему.
Если и побьешь, себе за честь приму.
Места нет во мне обидам на тебя.
Шаха дочь, Тавку, я выдам за тебя,
Самого тебя я шахом объявлю!
Кайкубат на эти слова так Алпамышу ответил:
— Я доволен речью дружеской твоей.
Преданность свою мне доказать сумей:
Ну-ка, Ай-Тавку доставь мне поживей!
Я тебя пока, пожалуй, пощажу, —
Дела не исполнишь — сильно накажу!.. —
Низко поклонившись, Алпамыш бежит —
Службу Кайкубату сослужить спешит, —
Похвалой его, как видно, дорожит.
А народ калмыцкий, затаивши дух,
В изумленьи смотрит, размышляя вслух:
«Вот каков он, этот Кайкубат-пастух!
Силой он своей прославлен на весь мир,
Рад ему служить его земляк-батыр!
Что за чудеса! Такого удальца
Не ценили мы, оказывается!
Должен был он быть на помощь нами зван,
Как только покинул Алпамыш зиндан:
Сколько пользы б нам принес такой чабан!
Должен был давно он шахским зятем стать,
В битве с Алпамышем войско возглавлять, —
Не дал бы ему народ наш истреблять.
Нам узбек свое узбекство показал,
А пред Кайкубатом — как унижен стал!..»
Так-то Алпамыш врагов перехитрил:
Всю страну своей он воле покорил,
Кайкубата он героем объявил
Пастуха на трон калмыцкий посадил.
Правит Кайкубат страною калмык
ов.
Тут к нему приходят прежние друзья —
Много пастухов и прочих бедняков,
Входят — с удивленьем на него глядят, —
Слово поздравленья высказать хотят:
Мол, счастливо царствуй, будь здоров, богат.
Милостиво их встречает Кайкубат.
Он, на троне сидя, их благодарит,
С каждым о его нужде поговорит,
Обещает он заступничество им, —
Горя, мол, не будут знать они под ним…
В это время входит Алпамыш-Хаким.
П
осланца направил он к Тавке-аим,
Ай-Тавка в урде изныла от тоски,
Никакого нет терпенья у Тавки.
Минули ее счастливые деньки —
Друг ее ушел, а злые языки
Говорят — не хочет он ее руки.
Так она скучает меж своих подруг,—
Весть от Алпамыша получает вдруг:
Видеться, — мол, с ней желает милый друг.
«Он по мне тоскует! — думает она. —
Встретит — возликует! — думает она. —
Страстно поцелует! — думает она.—
Мешкать — время минет, — думает она, —
Он ко мне остынет!» — думает она.
Посланца Тавка не заставляет ждать, —
Девушек зовет — ее сопровождать.
Посланцу сказала: «Веди!»
Ну-ка, погляди на нее:
Сердце ли в груди у нее.
Птица ли трепещет в груди?
Радость какова, посуди.
Девушки, как надо, идут:
Десятеро их — впереди, —
Встречным объявляют: «Пройди!»
Десять с нею рядом идут,
Десятеро их позади,
Десятеро — песни ведут.
Приходит Тавка-аим во дворец, подходит к Алпамышу, стоящему у трона, — Алпамыш, к Тавке обращаясь, такое слово говорит:
— Слово я скажу, красавица, тебе, —
Может быть, и не понравится тебе:
Службу твою — дружбу я ль не уважал,
В дни, когда в зиндане пленником лежал?
Если б уваженья не питал к тебе,
С просьбой обращаться я б не стал к тебе:
Помощь мне твоя отныне не нужна, —
Как-никак, ты прежней власти лишена,
Все, что прикажу, ты выполнить должна.
Принуждать тебя, однако, не хочу, —
Этим уваженья дань тебе плачу,
Да не буду грубым я в твоих очах:
Твой отец убит, калмыцкий падишах, —
Видишь, — падишахом стали
[41]Кайкубат,
Славой на весь мир они теперь гремят.
А к тебе они давно благоволят, —
Сердце ты свое не мучь, Тавка-аим,
И на их любовь ответь любовью им:
Ведь они платили за тебя калым,
Значит — были первым женихом твоим:
Первый покупатель должен быть любим.
О твоей красе прослышав, Ай-Тавка,
Кайкубат сюда пришел издалека:
Чин — страна его — богата, велика.
От любви к тебе он стал в стране чужой
Бедным пастухом. Теперь он — шах большой,
Ты его любовь не отвергай, Тавка,
Будет с Кайкубатом жизнь твоя сладка.
Обиделась Ай-Тавка, услыхав эти слова Алпамыша и такое слово сказала в ответ:
— Сколько я взывала к богу за тебя!
Знала лишь тоску-тревогу за тебя,
Проливала слез так много за тебя,
Сколько за тебя ударов приняла!
Ожерелье драгоценное на мне,
Блещет золотой в нем талисман-божок.
Ты любил игру моих бровей, дружок,
Где она, пора любви твоей, дружок?
Это ли твоя награда, милый мой!
Ты ли не страдал в зиндане, как в аду,
Я ль не отводила от тебя беду!
Но не суждено мне счастье на роду, —
Мне отраву небо всыпало в еду.
Это ли твоя награда, милый мой?
Брови наведя мешхедскою сурьмой,
В шелковом платке с пушистой бахромой,
Не будила ль страсть в тебе я, милый мой?
Это ль, милый мой, награда от тебя?!
Так тебе служа в худые времена,
Знала ль я, какая службе той цена?
Знала ли, что стану скоро ненужна
Для того, кому была я так верна?
Это ли твоя награда, милый мой?!
Ныне сватовством таким меня почтив,
Как ты оказался, хан мой, неучтив!
Если пред таким плешивцем ты в долгу,
Я-то как ему женою быть могу?
Для него ль свою красу я берегу?
Это ли твоя награда, милый мой?!
У Тавки душа обидою зажглась.
Кайкубат стоит — с нее не сводит глаз;
Выслушав ее, он отдает приказ,
Чтоб воды горячей принесли тотчас.
Кипятку ему приносят полный таз.
Череп свой плешивый в воду погрузив,
Долго плешь скребет в воде горячей он, —
Всех такой причудой озадачил он.
А разгадка в том, что не был он паршив:
Требухой искусно кудри обложив,
Засушив ее — он с виду стал плешив.
Требуху в воде горячей размочив,
С головы ее кусками отодрав,
Голову он вынул — сразу стал кудряв,
Молод, строен стал и, как Юсуф, красив,
Красотой своей Тавку-аим сразив.
Озарять бы ночь могла его краса!
Длинные свои заплел он волоса, —
Падает по пояс черная коса:
Кайкубат китайцем, чин-мачинцем был,
[42]
Пастухом служа, он знатным принцем был!
Слышать не желала Ай-Тавка о нем,
Тут она любовным вспыхнула огнем.
Память ей отшибла во мгновенье страсть:
Что там Алпамыш! Он — грубая напасть!
С ним пришлось бы ей всю жизнь свою проклясть!
Сердце на него растрачивала зря.
И, на Алпамыша даже не смотря,
Про себя Тавка так думала в тот час:
«Люб отныне мне лишь Кайкубат-тюря!
Да и раньше тоже, правду говоря,
Взоры он мои, бывало, привлекал.
Жаль, что о любви своей не намекал.
Раз он так хорош, как светлая заря,
И, меня любя, покииул край родной,
Как же откажусь я стать его женой?»
вернуться
41
Алпамыш говорит о Кайкубате во множественном числе, чтобы подчеркнуть его высокое положение.