В ответ ему сестра так сказала:
— Если ты зовешься витязем, — смотри, —
Зла не совершай, добро всегда твори.
Будь здоров — и прежде срока не умри.
Если ты мой брат, — со мною не хитри.
Дальние пути, о боже, прокляни, —
Сколько причинили горя нам они!
От разрухи дом батыра сохрани,
Власти самозванной да затмятся дни,
Нам законного властителя верни,—
Дома Байбури да не сотрется след!
Уж не ты ли, путник, брат мой? — Говори —
Если ты мой брат, со мною не хитри!
Шуткой не сочти мной заданный вопрос,
Сам спроси меня, как без тебя жилось.
Да не сгубит розу пышную мороз!
Тайную твою исполню я мечту:
Ты оставил здесь сыночка-сироту,
Если б на его взглянул ты красоту!
Хочешь — за Ядгаром сбегаю в юрту?
Так сказала брату Калдыргач-аим.
Сидя на коне, задумался Хаким:
Если б он себя открыл перед сестрой,
Сердце б разорвал признанием таким.
Он подумал: «Правду лучше утаим!
Искренностью ранней делу повредим».
Говорит сестре он голосом глухим:
— Братом ты меня не называй своим, —
Бедненькая, скоро встретишься и с ним! —
С этими словами повернув коня,
Сокол в путь пустился, тайну сохраня.
«Уехал, что ли, путник?» — подумала Калдыргач-аим, не сразу из-под чангала выбравшись. Посмотрела — на расстоянии, глазу доступном, увидела: едет он, а конь, на котором верхом он сидел, похож на верхового коня брата ее, Алпамыша, — на Байчибара похож.
Узнав его, побежала Калдыргач вдогонку путнику, — убедилась, что действительно он — Алпамыш. Бежит она, такое слово говоря:
— Своего коня э, путник, не гони!
Осади его, поводья натяни!
Ты меня не видел, — на меня взгляни,—
О судьбе моей, терпение храня,
Расспроси получше!.. Придержи коня!..
Если из краев калмыцких держишь путь,
Страхи все забудь — и не таись ничуть!
Или я глупа, иль это ты, мой брат!
На Чибара только стоит мне взглянуть, —
Или я слепа, иль это ты, мой брат!
Мне подшитый ситцем твой чепрак знаком, —
Потрудилась я над этим чепраком… —
Птица кобчик любит сесть на горный склон.
Как превратен свет, как бессердечен он!
Что Барчин, бедняжке, испытать пришлось!
Брата по его коню узнать пришлось! —
И в слезах она бежит пешком за ним…
Чей-то зов как будто слышит Хакимбек, —
Ехать стал немного тише Хакимбек;
Обернулся — видит, — Калдыргач идет;
Повод натянув, остановился — ждет,
Думает: к добру ли встреча приведет?
Мужество в себе вторично ль обретет?
Жалости слеза глаза батыру жжет…
Подбегает к брату Калдыргач-аим, —
Конские поводья сразу же берет —
И себе на шею, бедная, кладет,
[43]
Плачет и о стремя бьется головой:
«Брат мой, ты вернулся!.. Брат мой, ты живой!..»
Алпамыш, в седле сидящий, сам не свой,
Размышляет: «Если ей откроюсь я
И скажу: „Я брат твой, ты — сестра моя“, —
Ведь она ко мне прилепится тогда,
Не отстанет ведь, не пустит никуда.
Надо сделать сердце холоднее льда!..»
Как подумал, так и поступает он, —
У нее поводья вырывает он,
Говоря: «Хоть нам чубарый конь — родня,
Все ж ты возвела неправду на меня…»
Дернул он поводья — тронул в путь коня…
Горько зарыдала Калдыргач-аим:
— Поступаешь так зачем, ака-Хаким?
Пред родной сестрой прикинулся чужим!.. —
И назад за черным наром, за своим,
Бедная бредет — и стонет от тоски.
И своей дорогой едет бек Хаким, —
Сердце у батыра рвется на куски:
«Бедная моя, несчастная сестра!» —
Плачет он — вся грива у коня мокра.
Содрогалось небо, слыша этот плач.
Алпамыш пускает Байчибара вскачь, —
Едет — подъезжает к пастбищу батыр…
На пастбище этом паслось несметное стадо. Алпамыш, к пастухам обращаясь, спросил, чьих баранов пасут они:
— Слуги вы какого дома, пастухи?
Стадо вами чье пасомо, пастухи?
И налево брошу, и направо взгляд —
Сколько здесь баранов, сколько здесь ягнят!
Не видал нигде таких больших я стад.
Кто хозяин их, узнать я был бы рад.
Дело пастуха — кормить стада в степи.
На хороших травах — ешь себе да спи.
Скот умножишь — сам силен тогда в степи!
Разузнать от вас мне надо, пастухи,
Чье вы тут пасете стадо, пастухи?..
Отвечают пастухи Алпамышу:
— Байбурибий этим обладал скотом.
Бек наш Алпамыш, коль слышал о таком.
Бию Байбури наследовал потом.
Ныне Ултантаз, наш самозванный хан,
Этим всем скотом владеет, негодяй!
Слуги мы его, — что ведает чабан?
Мало ль, что еще затеет негодяй!
Угнетеньем богатеет негодяй!..
Раскормленные бараны всю степь заполнили. Проезжает мимо несметного скота Алпамыш, — удивляется: семь лет в темнице проведя, забыл он про такие богатства.
Едет он, едет, видит — на краю стада стоит почтенного вида белобородый человек, плачет, в горькой тоске восклицая:
— Э, с ребенком своим любимым разлучился я, — нет на старости покоя душе моей!
Взглянул Алпамыш, — узнал его: был это Култай-старик, друг его дорогой. Подъехал к нему Алпамыш, неузнавшим притворился, спрашивает:
— Дедушка, о чем рыдаешь, слезы льешь?
Верблюжонком, что на старости ревешь?
Печень просолишь и сердце разорвешь!..
Ты дитя ль какое ищешь — не найдешь?
Небо ль на тебя обрушило печаль?
Вспомнился ли кто, давно ушедший вдаль?
Иль умершего тебе ребенка жаль?
Сын твой или внук? Узнать о том нельзя ль?
Отвечает ему старый Култай:
— Ой! Мною оплакиваемый — не сын и не внук мой, — он сын Байбури. Были мы с ним друзьями большими. Алпамыш его имя. Между чужими слыл он сыном Култая, между своими — был его рабом дед Култай. Как хочешь — так и считай. Ушел он на чужбину, — там и погиб. Такие богатства перешли к Ултану! Об этом думая, не перестану я плакать…
Сказал Алпамыш:
— Э, дед, если я тебе Алпамыша покажу, что ты дашь мне за это?
Рассердился Култай, — ответил:
— Требуху горячую брата его младшего! Алпамыш сказал:
— Взгляни-ка, я на кого похож, дедушка?
— На могилу мою ты похож! — сердито закричал Култай. — Много бродяг, тебе подобных, приходило к нам, — каждый говорил, что от Алпамыша весть принес. Сколько на радостях подарков мы роздали им, сколько пожрали они барашков и коз, а потом уходили! Каждый думал: «Приду-ка и я, скажу: „Алпамыш!“ Култай поверит — что-нибудь мне даст, — в дураках останется. Видно, и ты задумал обманом козу получить, а получишь — уйдешь своим путем. Еще и тебя принесло нам на горе!»
— Э, дед Култай! — рассмеялся Алпамыш. — Не узнал ты меня. У Алпамыша твоего не было ли отметины какой-нибудь?
вернуться
Кладет поводья себе на шею… — в знак покорности согласно обычаю.