Выбрать главу

Это услыхав, калмыцкие арбобы сказали:

— Так ты распорядился, шах? Потравили пришельцы посевы бедняков и вдов, а ты им все прощаешь! А через несколько дней ты потребуешь от дехкан уплаты налогов. А из чего их платить? Последние одеяла продать?!

Тайча-хан на это так ответил:

— Время года еще раннее. Было бы желание — успеете еще посеять просо иль что-нибудь такое другое. Как-нибудь прокормитесь до зимы. А мы с вас податей взимать не будем. Так и передайте людям!

Так пообещал Тайча-хан, но лживо пообещал — обманул их: вероломцем был калмыцкий шах!

А дехкане обрадовались, поверив ему, — запрягли парами волов, пошли — под просо и другое зерно перепахивать пашни.

«Весь урожай будет наш, податей платить не придется — сыты будем!» — Так думали они.

Баи-узбеки тоже возликовали: «Просторны, прохладны степи Чилбира, — свежи пастбища, травы хороши, потучнеет скот наш — расплодится, разбогатеем еще больше!»

Осели они на земле калмыцкой — шахом калмыцким были очень довольны.

Песнь вторая

В области хана Тайчи, в стране калмыцкой, жила старуха одна, имя ей было Сурхаиль. Необычайно рослая женщина она была. Семеро сыновей она имела. Старшего звали Кокальдаш, а остальных: Кокаман, Кокашк а , Байкашк а , Тойкашк а , Кошкулак, а самый младший звался Караджаном. Все они батырами были. Вместе с восемьюдесятью тремя другими калмыцкими батырами содержал их шах калмыцкий в дальнем Токаистане, [10]в особых пещерах. Каждый из этих девяноста батыров был отличным наездником и стрелком искусным. Носил каждый из них панцырь весом в девяносто батманов, каждый съедал в день девяносто тучных баранов, получал каждый от шаха ежемесячно девяносто золотых туманов. Знаменитые они батыры были. Каждый из них имел по сорок девушек-прислужниц, девушки подстилали им на почетных местах мягкие подстилки и прислуживали им, когда батыры возвращались с охоты или с набега.

Барчин-ай, дочери пришлого узбекского бая, никто из них не видел, хотя всю страну облетела слава о ее красоте. В ту пору была Ай-Барчин в расцвете зрелости своей девической, — плечи у нее были — пятнадцать аршин каждое! Молва о красавице-узбечке и до батыров калмыцких дошла. Собрались они — мечтают-гадают, как оно будет: то ли каждому в отдельности добиваться ее, то ли взять ее общей женою для всех? Долго совещались батыры, долго спорили, все никак решить не могли.

А старуха Сурхаиль-ведьма, — так называли ее, — мать семерых братьев-батыров, решила к шаху отправиться. Много ее сыновья шаху калмыцкому послужили, — не мог бы шах отказаться принять ее, не мог бы и в просьбе ей отказать.

Пришла старуха Сурхаиль к Тайча-хану и такое слово сказала:

— Семь батыров, шах, тебе я родила. — Ведомы тебе их славные дела. С просьбою к тебе я потому пришла, Эта просьба так ничтожна, так мала! Выслушать меня, великий шах, изволь, — Разреши, мой шах, сходить мне в Чилбир-чоль. Хочется мне тех узбеков повидать. Почему бы мне досуг не скоротать? Очень, говорят, у них богата знать. Как они живут, мне хочется узнать, В чем хвалить их нужно, в чем их осуждать, Преданы ль тебе — хочу их испытать. Если б разрешенье ты изволил дать, Я бы к ним пошла по бедности своей. Милости такой я вправе ожидать. Семерых родив батыров-сыновей, Никому бы я не причинила зла, Если бы себе с приезжих дань взяла: Люди говорят — нет их стадам числа. Собирает мед с любых цветов пчела. Я бы шаху тоже пользу принесла: Разговор с одним, с другим бы завела, — Что в душе таят, я б выведать могла: Похвала тебе иль, может быть, хула… Я бы к ним, султан мой, не одна пошла, — Трех бы, четырех других старух взяла. Сердца моего кому поведать боль? Разреши, мой шах, сходить мне в Чилбир-чоль!

Калмыцкий шах позволил баям-пришельцам жить, как они хотят. Но даже сам шах опасался зловредной старухи Сурхаиль и ее могучих сыновей. Поневоле пришлось ему дать ей разрешение.

«Теперь — что хочу, то — получу!» — подумала коварная старуха. Домой вернувшись, взяла она с собой девять от нее зависимых старух-родственниц, и отправились они вдесятером в путь. Идут за ней девять согбенных старух-побирух.

Младший сын Сурхаиль — батыр Караджан с тринадцатью своими махрамами в это время коней пас. Видит он — мать его в степь Чилбир идет, девять старух за собой ведет. Подумал Караджан: «Что за пронырливая такая старуха, ноги бы ей поломать! Пойдет в степь Чилбир, нас объявит опорой своей, болтать станет, наговорит вздора всякого, — обидит людей приезжих, — пропасть бы ей! Как-никак на чужбине они! Э, нечестивицы, старухи-паршивицы! Что им в байском становище делать? И нам — срам, и сам шах возмутится — скажет: „Силой выродков ее дорожа, напрасно пустил я старуху к баям-пришельцам. Испортила мне все дело ведьма эта!“».

Подошел Караджан к матери — и, доброго ей пути пожелав, так сказал:

— Быть живой, богатой дай тебе господь! Множество халатов дай тебе господь! Сыном быть брюхатой дай тебе господь! Девять верных спутниц в путь с тобой идут, — С первой до десятой — дай вам всем господь Доброго пути, куда б вам ни итти! Мать моя, скажи, далеко ль ты идешь? Старые свои зачем ты ноги бьешь? Слово Караджана выслушать изволь: Может быть, домойте пути ты повернешь? Нечего тебе таскаться в Чилбир-чоль! Много разных слов тебе сказать могу, Только от греха язык уберегу. Лишними словами я пренебрегу, Слово я хочу хорошее сказать, — Матери своей скажу, а не врагу. Сыну своему такую речь прости, Только разговор за шутку не сочти: В Чилбир-чоль к узбекам что тебе плестись? На подарки баев пришлых не польстись, — С этого пути домой повороти. Говорю тебе и этим девяти: Нечего, старуха, голову ломать. Я тебя ведь знаю — ты коварна, мать, — Что-нибудь привыкла ты злоумышлять. Пришлых этих баев ты не трогай, мать, — Незачем у них тревогу поднимать. Возвратись домой своей дорогой, мать! Ты стара — и смерть уж на пути к тебе, — Думай о загробной ты своей судьбе!

Эти слова услыхав, видя, что сердит Караджан, нрав его зная, Сурхаиль-ведьма такое слово ему сказала:

— Э, не горячись напрасно, мой сынок! Если прогуляюсь — не лишусь я ног. Девушки у них прекрасны, мой сынок: Зятем я тебя в узбекский дом введу. Сговорив невесту, ей надев платок, Я благополучно и домой приду… Ты меня с пути, сынок мой, не сбивай. Высмотрю, узнаю, кто первейший бай, Первую у них красавицу найду, Вызнаю, свободна ль, нрав каков у ней, — Сделаю невестой и женой твоей! Если сговорюсь, то жди, сынок, вестей. Породнимся с ними, наплодишь детей. — Все-таки утеха старости моей! Ведь не век тебе с махрамами бродить, — Холостым живешь — пора тебя женить. Поспешив меня в злокознях обвинить, Счастья своего чуть не порвал ты нить. Если хочешь знать, — иду я для тебя. Младшенького сына горячо любя, Я ведь ни о чем не думала плохом, — Душу я свою не отягчу грехом! Я тебя мечтала сделать женихом, — Я ведь мать твоя, хочу тебе добра! Как-никак, и вправду, я уже стара, А тебе жениться, мой сынок, пора: Хочется мне видеть внуков у шатра! В жены я тебе хочу узбечку взять, Чтобы красотой была тебе подстать. В знатный дом узбекский ты войдешь как зять, — Погляжу, как будешь радостью сиять Рядом с молодой, прищурясь, мой сынок! Брось-ка холостую дурость, мой сынок!
вернуться

10

Токаистан— буквально: «страна тугаев» (или токаев), то есть камышовых зарослей; в «Алпамыше» — место, где живут девяносто великанов калмыцкого шаха.