— Я знаю, что слишком задержался в Зеефельде, но время еще терпит. Я скоро вернусь. А что привело тебя сюда?
— Я приехал послушать молодого Шрайберга. — Его глаза сверкнули из-под густых бровей. — Разве он не великолепен? Ты не хочешь пригласить его?
— Не хочу, — решительно заявил Макс.
Бородач громко рассмеялся.
— Gut! Gut! — Он вдруг стал серьезен. — Хорошие пианисты, где они? — Его взгляд упал на Ивлин. Несколько мгновений он молча смотрел на нее. — Но это же просто чудесно! Друг мой, значит ты нашел ее? Фрейлейн Равелли, вы приедете в Вену? Вы сыграете для нас? Макс, я прощаю тебе твою задержку, потому что теперь знаю ее причину. Мы покажем этому Шрайбергу, как надо играть, верно? — Он повернулся к Максу и шепнул по-немецки: — У нее высокий гонорар?
Для Ивлин это был ужасный момент. Она очень хотела сделать то, чего от нее ждали, но, к сожалению, это было не в ее власти. Одного желания мало, чтобы вернуть ее левой руке прежнюю силу.
— Вы ошибаетесь, господин… — она запнулась и с мольбой взглянула на Макса.
Тот быстро сказал своему приятелю что-то по-немецки; бородач широко открыл глаза от удивления.
— Я не понимаю, — пробормотал он.
Макс подхватил Ивлин под руку и повел ее к выходу.
— Этот болтливый осел — Шмидт, — сквозь зубы процедил Макс, — он ездил со мной в Лондон слушать твою игру. К сожалению, он узнал тебя.
Взгляд девушки был затуманен печалью.
— Теперь ты понимаешь, почему я хотела спрятаться ото всех, — с болью в голосе сказала она.
Ничего не ответив, Макс быстро усадил ее в машину. Они выехали уже за пределы Мюнхена, когда он заметил, что Ивлин плачет — безутешно и беззвучно.
— Иви, пожалуйста, не надо, — с беспокойством попросил он.
Девушка с трудом справилась со слезами.
— Я думаю, тебе не приходило в голову, — сдавленным голосом произнесла она, — до того, как ты начал меня спасать, что я предпочитаю все оставить как есть.
— Неужели ты действительно предпочитаешь оставаться несчастной — ведь ты была несчастна, Иви, — и заставлять всех вокруг себя быть несчастными? — Он говорил с ней почти сурово. — Я хотел это изменить.
— Тебя это не касалось, — устало заметила она. — Ты не имел права вмешиваться.
— Если я вижу тонущего человека, неужели я не должен попытаться спасти его?
— Но я не тонула. Мне кажется, ты изменил своему призванию, Макс. Тебе надо было стать врачом, а не музыкантом.
Макс в недоумении нахмурился.
— Стать врачом, потому что я хотел тебе помочь?
— И использовал очень своеобразные методы терапии, включая даже поцелуи. — Она нервно рассмеялась и увидела, что руки Макса непроизвольно сжали руль. — Твоя специальность — «несчастненькие»?
— «Несчастненькие»? Что ты имеешь в виду?
— Хромые и слепые, вроде меня и Софи.
— Да, бедная Софи, — вздохнул он. Направление его мыслей переменилось. — Но ее испытания скоро закончатся. Я постоянно о ней думаю.
Эти слова только усилили горечь разочарования Ивлин. Если бы забота Макса о ней оказалась продиктована любовью, как бы это все изменило. С какой радостью она приняла бы его помощь, доверив себя и свою жизнь его надежным рукам, и была бы счастлива.
— У нее есть ты, чтобы поддержать ее в трудную минуту, — напомнила Ивлин.
— Да, надеюсь, что я смогу быть ей полезен.
— Уверена, что так и будет. Тебе это отлично удается, — с нескрываемым сарказмом произнесла Ивлин.
— А как ты еще прикажешь мне поступить? — удивленно спросил Маке. — Я знаю Софи с детства, она очень много для меня значит. Только благодаря моим уговорам она согласилась на операцию, и если это тоже окончится провалом… — Он не закончил фразу.
— Ты сумеешь утешить ее, я уверена, — тихо сказала Ивлин. — А кто стал другим твоим провалом?
— Ты.
— И ты, должно быть, очень расстроился. Столько усилий и все напрасно. Может быть, попытаешься еще раз поцеловать меня, пока я еще шикарно выгляжу? Пока Золушка вновь не надела свои лохмотья.
— Иви, ты не можешь! — В его голосе прозвучала мольба.
— О нет, могу. Ты же не думаешь, что окончательно излечил меня? Для этого нужен специалист поопытнее, чем вы, доктор Линден, и не связанный другими обязательствами.
Ивлин нарочно хотела спровоцировать его. За этот вечер она испытала столько противоречивых чувств — ожидание праздника, глубокое волнение, которое всегда вызывала в ней музыка, боль утраты, бесцеремонно разбуженную господином Шмидтом, которую только усилило напоминание об отъезде Макса в Вену и то, что Софи занимает все его мысли, а ей, Ивлин, не останется даже воспоминаний.