Деяну больше верилось во вторую возможность, но могло быть и так, и эдак, а как оно в действительности в прошлом складывалось - до этого серьезного интереса никому в Медвежьем Спокоище не было, а в «большом мире» и подавно. Только преподобный Терош порой, перебрав хреновухи, пускался в рассуждения:
- Чудное дело, надобно сказать, как есть - чудное! Все Зареченское плоскогорье, почитай, глухомань, а все ж нигде больше не видал я такого и в Заречье... Сами поглядите: налог, какой-никакой, платите, а живете - ужас один!
- Отчего же ужас, отец? - с деланным простодушием удивлялся Нарех Химжич.
- От всего света оторванные: веры не знаете, королевского суда не знаете! - еще больше распалялся преподобный. - Грамота вам - пыль в глаза. Темень, стыдоба! Знамо, и не осталось нигде больше глуши такой... И почему так? Чудно! Что дорога дурная - то известное дело, но дорогу-то справить можно: долго ли сановникам работников нагнать? Край ваш покойный, сытый, благодатный - красотища! - Он закатывал глаза к потолку и широко разводил руки, будто намеревался обхватить все Медвежье Спокоище, а затем вновь со значением глядел на братьев. - Нынче земли ваши, считай, медяк ломаный казне дают, а могли бы - еще золотой сверху, если с умом подойти, грамотно... Не иначе Господь вас хранит: тяжко б вам пришлось, если б Величество наше скудоумное за вас всерьез взялось. Славно тут, - говорил Терош Хадем, забыв уже, как совсем недавно ужасался маловерию и стыдил за неграмотность; отхлебывал хреновухи и утирал вышитой салфеткой рот:
- Славно. А все-таки - чудно!
Деян, вопреки обыкновению, про себя соглашался со священником: «Чудно». А Мажел и Нарех Химжичи находили все эти рассуждения весьма забавными, как и самого Тероша Хадема. Тот манерой держать себя и речами совсем не походил ни на давно покойного орыжского преподобного Балса, ни на недавно почившего волковского священника отца Аверима, чьи деды и прадеды также обрели последний земной приют в Медвежьем Спокоище. Терош Хадем, пока не обвыкся, даже разговаривал как-то не по-людски, с вывертом, а еще до икоты боялся дикого зверя и на домашнюю скотину косился с опаской.
- Чего ж тут чудного, отец Терош? - спрашивал Нарех, снова напустив на себя простодушный вид. - Говорили люди - отправлял Величество работников, а их волки возьми да сожри. Год обождал, вторую партию снарядил, - та же беда: волки за год изголодались - страсть! Тогда-то Величество и рассудил: мол, ну его, это Спокоище, а то эдак работников не напасешься. Старшего над работничками теми я сам видал, - добавлял Нарех, когда на лице священника появлялось понимающе-сочувственное выражение. - Буренка Беонова его рогами под зад поддела и так и вывезла на себе до самого большака!
Преподобный Терош шумно сердился, Мажел Химжич, сдерживая смех, извинялся за брата и в извинение подливал всем хреновухи из большой бутыли мутно-зеленого стекла. Деян, по малолетству и слабому здоровью, не пил, больше слушал, чем говорил, и разглядывал карту. «Большой мир» казался на ней трехлапым чудовищем с испещренной шрамами непонятных значков и причудливых названий разноцветной шкурой. Он был огромен - при том, что, по словам священника, это был не весь «большой мир» и даже не все королевство, а одно лишь Заречье.
Деяну всегда нравилось слушать, тем паче, если послушать было о чем: а Терош Хадем приехал издалека, из-за пределов карты - откуда-то из-под бывшей княжеской столицы. Князь Вимил, когда повелел именовать себя королем, и двор своей перенес из древнего Дарвена в новоотстроенный Сарбаж. Лучше от того не стало - но не стало и хуже, а «королевство» Дарвенское все равно на старый лад называли княжеством. Соседи все так же огрызались, вассалы все так же бунтовали. «Как топор не величай - все одно не поплывет», - шутил преподобный Терош. Он был ненамного старше Мажела: в год, когда священник впервые появился в Спокоище, ему не стукнуло еще двадцати пяти. Почему так вышло, что его, молодого и ученого, направили в такую глушь, он не рассказывал, только посмеивался: горяч, мол, был без меры, отличился непримерным поведением...
В это, глядя на него, легко верилось.
Недостаток опыта и авторитета Терош Хадем на первых порах пытался возместить все той же горячностью. В Медвежьем Спокоище Господа чтили, но чтили равно и лесовика с болотником, и поговаривали, что «справный нож верней молитвы», ибо одной милостию Господней сыт не будешь. Поговорка эта очень не нравилась преподобному Терошу, однако склонить паству на свою сторону он никак не мог. Учение его от проповедей покойных предшественников отличалось размахом и запутанностью; если преподобный Аверим учил, что запрещено Господом убивать, красть и лгать, особливо - княжескому суду или отцу с матерью, то Терош называл запретов куда больше и требовал каяться пред Господом в их нарушении, что у многих вызывало недоумение: