Зайчатина просаливалась в единственной нашедшейся в хижине кадке, куропатка плавала в котелке. От густого мясного запаха рот наполнялся слюной. Деян не помнил, когда сам ел вдоволь в последний раз; сильнее, чем есть, хотелось только спать, но поесть и заготовить мясо впрок необходимо было прежде всего.
Чародей спал беспробудным сном; выглядел он не так скверно, как накануне, потому Деян посчитал, что лучше его пока не тревожить. Чтобы не заснуть, достал инструмент и взялся разбирать ружье. Не так уж ржавчина его и попортила, как оказалось, но возможно ли его привести в порядок, Деян не знал: Беоновы объяснения забылись за годы, и инструмента ружейного он сам в руках сроду не держал. Отрешенно он водил прутом изнутри ствола, рассуждая в мыслях, что за странная вещь - такое мудреное оружие, вся хитрость которого служит тому, чтоб сподручней было человеку убивать человека. Предназначение подобное отталкивало, но мощь - притягивала. Приятно было ощущать ее в руках... Однако даже эта чудовищная, противная воле небес мощь уступала колдовству.
«Намного уступала: у Кенека с Хемризом не было ни шанса. - Деян, вспомнив развороченное ружье, взглянул на чародея.- Чудны дела твои, Господи!»
Невозможно было поверить в то, что этот человек - обессилевший, измученный - обладал невообразимым могуществом; способен был разрывать металл, выворачивать землю наизнанку одним движением руки.
Наконец мясо подоспело; можно было позволить себе еду, отдых и сон.
- V -
Что-то разбудило его. Деян немного полежал, притворяясь спящим, затем открыл глаза - но ничего не изменилось: вокруг стояла непроглядная темнота, густая и вязкая, как смола, поглотившая все цвета и звуки.
Захлестнутый страхом, он вскочил с лавки, оступился и больно ушиб ногу о ящик. Лишь тогда мир снова стал нормальным: проступил силуэт великана в углу у стены, стол, потухший очаг, темная фигура на лавке напротив. Чародей был в сознании и, приподняв голову, смотрел на него.
Чародей и разбудил его, окликнув, - теперь Деян это понял.
- Это было... что-то произошло сейчас? - Деян нащупал кремень и подпалил сразу три смолистых щепки, чтобы скорее разогнать темноту.
- Может быть. Не знаю. - Чародей откинулся на набитый мхом мешок, служивший ему подушкой, и уставился в потолок. - Я подумал, что снова ослеп.
- И все? Поэтому нужно было меня будить?
- Я сейчас не чувствую силу. И не почувствую еще долго.
- Спасибо за отличную новость, - проворчал Деян. Никакой «силы» он не чувствовал и плохо себе представлял, что это такое, зато всем телом ощущал, насколько устал, хотя проспал не так уж и мало, раз воздух в хижине успел выстыть. Разламывалась голова, ныли все кости, все ссадины и порезы, и особенно обожженное запястье. Снаружи тянулась ночь, и сколько оставалось еще до рассвета, не хотелось и думать.
Вообще ничего не хотелось.
Но пора было прогревать хижину, потому Деян запретил себе смотреть на лежанку, развел в очаге огонь и поставил греться воду.
- Мне нужно наружу. Помоги встать, - подал голос чародей. Тон его оставался раздражающе спокойным, без хотя бы толики смущения, с какой приличествовало бы просить об одолжении.
«Приказывать привык, повелевать, мерзавец. - Деян не двинулся с места. - Что стоит сказать - так все сразу по-твоему...»
Чародей повторил просьбу.
- Я слышал. Досадно, наверное? - Деян, наклонившись над лавкой, заглянул ему в глаза. - Быть колдуном, каких свет не видывал, - и не мочь самому выйти по нужде. А, Голем?
- Раз я тебе отвратителен пуще прокаженного, - чародей равнодушно встретил его взгляд, - зачем тогда спас?
- Отец научил: негоже людей в беде бросать. Успел научить до того, как его задрал шатун. Тот в медвежьей шкуре был, но я вот смотрю на тебя и думаю - сильно ли вы различаетесь? Твари бессовестные, забери вас Мрак! Суда Господнего на вас нет. - Деян с трудом заставил себя умерить голос. - Так ты идешь или передумал, князь немощный?
Голем молча обхватил его за шею, садясь на лавке.
Вода бурлила в котелке, чадил очаг. Деян прошелся из угла в угол, вдоль одной стены, вдоль другой, пнул подвернувшееся под ногу поленце, вернулся к огню. От свежего воздуха злость остыла и обернулась жгучим стыдом. Что, если бы в прошлом - в те дни, когда он жизнь готов отдать был за то, чтоб хоть раз еще вот так пнуть еловую чушку - если бы тогда сумасшедшая Вильма разговаривала с ним так, как он сейчас с чародеем? Укоряла бы слабостью? Вряд ли он дожил бы до нынешнего дня. Наложил бы руки на себя, а то и на старуху, если б смог... Глупо и подло было пользоваться беспомощностью чародея, чтобы уязвить его.