- Все равно, говоришь, не по-людски... В вашей Орыжи что, совсем не случается убийств? - спросил Голем после долгого молчания.
- Нет. - Деян не мог отделаться от ощущения, что чародей хотел сказать нечто совсем другое, но в последний момент передумал. - Не случается.
- В самом деле? - удивился чародей. - Никто ни с пьяных глаз дружка не зашибет, неверному супругу крысиной отравы ни подсыплет?
- Старики рассказывали, случалось и похлеще. Но на моей памяти до тебя не было такого, чтоб человек человека насмерть, да еще с умыслом. Достаточно людей зверье и хвори забирают, чтоб нам еще друг друга губить. Где-то, слыхал, это дело обычное, чтоб насмерть между собой драться. - Деян вспомнил рассказы преподобного Тероша. - Но не у нас. Хотя на кулаках много кто охоч, в праздник, по уговору или с обиды. Нечаяно ухо отшибить или нос своротить - дело обычное, но чтоб насмерть - упаси Господь.
- Чудной край, чудные люди. - Голем покачал головой, выражая не то одобрение, не то недоумение. - Ну, хоть что-то хорошее есть в этой вашей чудаковатости... Вина моя перед вами больше, чем кажется: ты сам же, еще там, в доме подруги твоей, это подмечал.
Что он такое «подмечал», Деян не помнил и вспоминать не слишком-то хотел. Лучше всего казалось теперь завалиться спать или хотя бы лечь, закрыв глаза, - до часа, когда солнце очертит тени, и настоящее с прошедшим вновь будут ясно отстоять друг от друга. История чародея завораживала, но слишком тревожила душу в ночном полумраке; слишком многое уже было сказано и услышано.
Джибанд молчал, недвижный, как скала, но, несомненно, внимательно слушал и размышлял о чем-то своей обезображенной головой. Голем хмуро смотрел на угли. Вид у него был неважный.
- Ляг, отдохни. Ночь глубокая ведь. - Деян картинно зевнул. - Потом все дорасскажешь. Снег нас тут запер невесть насколько; окосеем еще от разговоров.
- Не важно. - Голем дернулся, будто очнулся. - Я не лучший рассказчик, но выслушай меня до конца, прошу.
В голосе его звучала искренняя мольба, и Деян поспешил возразить:
- Рассказчик ты хороший, даже слишком. Хочешь - продолжай. Я слушаю.
- Знаешь, в иные часы мне тоже хочется все забыть, вот как он. - Голем кивнул на Джибанда. - Но в остальное время я страшусь этого до судорог... Ничего, кроме памяти, не осталось, но и память уже будто не моя; будто я не имею на нее права. И сама она тает, блекнет...
- IV -
- Ты думаешь, наверное, что после ритуала я поспешил воспользоваться сотворенным телом и выбраться на свободу. У меня возникало такое желание, не скрою; но я подавил его. По многим причинам. - Голем поскреб бороду. - В мыслях, еще задолго до начала работы, я мечтал не о костылях-самоходах: о друге, о брате... Смейся, если хочешь! Но за годы, что подыскивал и составлял заклятья, я привык относиться к творимому мной существу именно так. Я мысленно разговаривал с ним, когда заходил в тупик, хвастался успехами, жаловался на неудачи. Когда он, наконец, во плоти предстал передо мной - взять все его возможное себе сделалось для меня немыслимо... Я решил забирать контроль над его телом как можно реже. К тому же я здорово трусил. Мир за пределами подземелья, который я успел подзабыть, внушал мне немалые опасения; но еще больше я боялся отца, того, что он сделает, если узнает обо всем. Так что на первых порах я по-прежнему все время проводил в подземелье. Но многое с появлением Джеба переменилось. Теперь такое существование не тяготило меня; можно сказать, я был тогда почти счастлив... Днем я отсыпался и ел, а ночами выбирался из камеры, и начиналась жизнь. Я учил его, - Голем бросил короткий взгляд в сторону великана, - всему тому, что знал сам. Научил и читать: он очень полюбил это занятие, позволявшее коротать дневные часы. Я выпросил у отца еще книг... Днем Джибанд читал, а ночами мы разговаривали или упражнялись в колдовстве в поминальном зале. К моей огромной радости, Джеб быстро учился и меньше чем за пять лет сделался почти неотличим от человека. В чем-то стал мне ровней, а в чем-то даже и превзошел меня: вместе же мы достигли больших успехов. Невероятных, невозможных успехов. Мои предшественники использовали полуживых как оружие, как инструмент для самой опасной и грязной работы: никто не позволял им жить подолгу и тем более не занимался всерьез тренировкой их разума и развитием способностей - потому многое считалось для них попросту невозможным... По счастью, я этого не знал тогда. Подробности наших занятий я опущу - вряд ли они тебе сейчас интересны.