– Действительно Абсхар Дамар, значит. Ну, мать. Дожили. – Особо удивленным Альбут, однако, не выглядел.
– Дурак он набитый, вот он кто, – выпалил Деян, еще не до конца успокоившийся.
– А моя-то – дура-баба! – Альбут криво усмехнулся. – Проще море вычерпать, чем ересь из хавбага.
– Что это значит – «Абсхар Дамар»?
– Хранитель Мира.
– Это я понял. Смысл в чем?
– У хавбагских еретиков Хранителей больше, чем блох на собаке. Дай бог памяти… – Капитан наморщил лоб, вспоминая. Вряд ли он был большим знатоком чужеземных обычаев, но много общался с Харраной, а возможно, и с другими хавбагами, потому что-то, да знал. – Вроде бы вся соль в том, что пока Абсхар Дамар нес службу – все у них было хорошо, и погиб он, чужеземец, за то, что не желал зазря проливать кровь и предпочел правое дело их народа неправым намерениям своего. Тут игра слов, по-нашему коротко не сказать. «Дамар» на хавбагском – и «достоинство», и «перемирие», и «мир»: все сразу. – Альбут сделал размашистый жест.
– Достоинство и мир – одно и то же слово? – удивился Деян.
Они спустились в зал и сели за ближайший к лестнице стол.
– Ну да. Только это по-нашему вернее всего будет сказать «достоинство». Так мне объясняла Хара. А по-ихнему жить в мире – в мире вообще, жить в ладу с другими и жить в ладу с самим собой – это все, ну, одно и то же. – Альбут говорил скороговоркой, и губы его странно кривились, словно не справлялись с плохо понятными и чуждыми ему, перенятыми из чужих уст словами. – Увязнуть в долгой войне для хавбага значит, вроде как, утратить достоинство. При этом воюют они постоянно. А из тех, кто осел у нас, на материке, многие в наемники идут… Больше им податься некуда, но не то, чтоб им такая жизнь была не по нутру. Несмотря на все речи про мир и достоинство – воюют они охотно, хорошо воюют. Тьфу! – Он сплюнул на пол и отмахнулся, будто от чего-то невидимого. – У нас говорят: проще женщину понять, чем хавбага. А Хара всем женщинам женщина, и всем хавбагам хавбаг. Голову сломишь… – Он поморщился. – В Хранители посмертно записывают, чтоб без всяких неурядиц, но твой князь Ригич, выходит, недоумер: ситуация, м-да. Их богословы с ног собьются, выдумывая, как все это увязать. Ну и бесы бы с ними! Но Хара… не представляю, что у нее в голове сейчас творится. Зато знаю наверняка: здесь, в Нелове, скоро будет жарко, и ей пора отсюда бежать: но меня она не слушает… Может, он ей скажет, а?
– Я могу его попросить, – неуверенно сказал Деян. – Но разве его она послушает? Хоть он и Хранитель… что-то не особенно она с ним почтительна.
– Да. – Капитан снова скривился. – Похоже, не послушает.
– Ты за этим и хотел ее с ним свести? – догадался Деян.
– За этим, – просто согласился капитан.
Он будто собирался еще что-то добавить, однако передумал и вместо этого подозвал проходившую мимо Цвету. Она кивнула Деяну и улыбнулась капитану как старому знакомому:
– Привет, Ранко. Нести обед?
– И что-нибудь к обеду, – буркнул капитан. – Если господин Ригич не опустошил вчера весь ваш погреб.
– Он бы лопнул, – легкомысленно отшутилась Цвета. – Вы оба мрачнее тучи; плохо дело?
– Да нет; скорее, наоборот, – сказал Деян.
– Ну и хорошо; с мертвым с ним хлопот было бы еще больше, чем с живым, могу поспорить, – хмыкнула Цвета. – Погляжу, осталось ли жаркое…
Она неторопливо удалилась в сторону кухни.
«И проспорила бы, – мрачно подумал Деян. – Его ведь никто не хватится. Не будет искать, не будет мстить: он и так, считай, мертв».
Злость на чародея прошла, и, вспоминая себя четверть часа назад, теперь он чувствовал стыд. Одуревшему от мигрени и обрушившихся «новостей» Голему дурость была почти что простительна; тогда как орать на него, и так едва живого, крыть его при всех по матери и грозиться непонятно чем было, прямо сказать, глупо. И недостойно.
К столу подошла Харрана: попрощалась и обещала зайти утром.
– Недавно я назвала вас сумасшедшим, господин Химжич. – Напоследок она наградила его долгим взглядом; Деян заметил, как на мгновение уголки ее губ приподнялись вверх. – Рада, что не ошиблась.
Он так и не решил для себя, было ли это оскорблением или комплиментом. Дурацкий огромный платок на голове совсем не шел ей, и все-таки она была очень красива; особенно когда улыбалась.
– Рад, что вы не отказались проверить. – Деян улыбнулся ей в ответ. – Спасибо.
Капитан отправился ее проводить.
Пришел назад он довольно скоро, аккурат к поданному Цветой жаркому. Деян задумался: это Альбут почему-то вернулся с полдороги или время в Нелове текло, как попало; но спрашивать постеснялся.
Они сидели в общей зале, однако подчиненные Альбута, как и немногочисленные другие посетители, сторонились их. Все соседние столы пустовали. Деян подозревал, что причина не в нем, а в капитане, чье сосредоточенно-мрачное выражение лица заставляло беспокоиться – как бы в случае чего не попасть под горячую руку.
Молчание за столом прерывалось редкими фразами. Цвета щедро выставила большой кувшин вина, однако капитан то ли был не таким уже любителем выпить, то ли обладал большой волей, – так или иначе, вино он цедил медленно, как ледяную воду, и пытаться перещеголять Голема явно не собирался.
Деян, без охоты прихлебывая кисловатое пиво, ждал, что капитан, чуть поднабравшись, разговорится сам. Но, в конце концов отчаявшись дождаться, спросил прямо:
– Почему ты нам помог, Ранко? Кроме как для того, чтоб Голем убедил Харрану абан-хо уехать.
– Так затем и помог, – с деланным недоумением ответил тот. – Чего непонятного?
– Но кроме того? На самом деле.
– Ну… Таких ребят, как вы, хорошо иметь в должниках. – Капитан осклабился.
– Преподобный Андрий уверен, что еще лучше вовсе не иметь с нами дела, – сказал Деян. – И в этом он прав.
– Преподобному Андрию не нравится твой н-а-н-и-м-а-т-е-л-ь, – с нажимом сказал капитан. – А мне не нравится надутый болван в епископской рясе, нареченный Андрием. Это достаточная причина.
– Не думаю, – возразил Деян, и капитан вдруг признал его правоту:
– Просто-напросто, понимаешь… Когда твой чародей – князь Старожский, Абсхар Дамар или кто он там на самом деле – не лежит пластом в собственной блевотине, он похож на человека, который способен навести шороху. Да хоть бы расшевелить треклятого ен’Гарбдада! Гроссмейстер стар настолько, что из него сыплется пыль, но прежде, я знаю, был недурным полководцем. Только сейчас он во всем слушает трусливых тупиц в рясах, и мы скоро проиграем войну. Повсюду темно станет от растреклятых бергичевцев. А мне, мрак бы все это побрал, претит, что синезнаменные ублюдки бьют нас как хотят! К тому же… знаешь, что они делают с теми, кто не готов целовать им зад?
– Что-то слышал, – сказал Деян.
«А еще я слышал, что «трусливые тупицы в рясах» достаточно умны и изворотливы, чтобы проигрывать намеренно, спеша избавиться от тех, кого, как гроссмейстера, полагают для себя опасными», – однако этого он вслух говорить не стал.
– Пока у нас дела шли как надо, мы с бунтарями не очень-то церемонились, – с неохотой сказал капитан. – И они с нами не станут. А сейчас еще у барона дикари на поводке. И два полка хавбагских наемников, с которыми у нас долгий счет… Пока Бергич медлит: не хочет распылять силы. Но, когда гроссмейстер ен’Гарбдад будет разбит, синезнаменные заявятся сюда. Мне этот городишко никогда не нравился, но там, откуда я родом, один бурьян, а здесь – так уж получилось – я долго прожил… Здесь, считай, у меня дом. И здесь Хара, – добавил он, чуть помолчав. – Если все продолжится как сейчас, войско гроссмейстера будет перебито: надеяться не на что, кроме как на чудо... А где его взять, чудо? Плевал я на всякую бесовскую ересь, пророков с проповедниками и хранителей со святошами: давно на свете своим умом живу, знаю – брехня это все да бредни; Господь нас балует чудесами не часто, но уж брехунам он воздаст однажды, будь покоен! Однако ж твой князь Ригич – всамделишный большой мастер. Темная лошадка. И я ничего не теряю, поставив на него пару медяков, потому как терять мне, считай, нечего; но это мне. – Капитан недобро ухмыльнулся. – Вопрос за вопрос, Деян. Зачем ему помогаешь ты? На самом деле.