– Повезло, – признал Деян. – Только с чего ты взял, что мы об одном человеке говорим? Мало ли, кого еще люди так же прозвали.
Даже в маленькой Орыжи одно время жило сразу трое «Косых», а уж в «большом мире» мире тезок наверняка сыскалось бы пруд пруди, тогда как встретить среди огромного множества людей кого-то, кто знал бы того, кого знал ты, было невероятно и потому почти невозможно – так казалось Деяну.
Но капитан покачал головой, отметая возражения:
– Погоняло иноземное, так просто не придумаешь. Знали Хемриза здесь многие, а слыхали о нем – еще больше, и до тебя не сыскалось еще дурака себе его имечко присваивать, – сказал капитан без усмешки. Какое-то странное, горькое умиротворение теперь чувствовалось в выражении его лица. – Впрочем…
В десятке фраз он описал въевшуюся в память Деяна внешность покойника с поразительной точностью, упустив разве что дыры во лбу – что было простительно: ведь у живого Хемриза их не было.
– Ты прав, точно он, – признал Деян, подумав, что «большой мир» на поверку оказался не таким уж и большим.
– Да уж, новость… – Капитан махнул рукой, подзывая Мариму-«Цвету», и задумчиво посмотрел на Деяна. – Раз он у вас резню учинил, тебе за помин души выпить предлагать не буду. Но скажи… По-людски тело похоронили или волкам бросили?
– За оградой закопали, но священник наш, добрый человек, отходную за всех прочитал. Хотя родне наших покойников это не больно-то понравилось, – сказал Деян.
«И мне тоже: пока Терош соблюдал обряд, вся Орыжь на меня таращилась и на труп этот одноногий со лбом пробитым…»
– Не пойми неправильно: я его не оправдываю. – Капитан щедро плеснул себе из принесенной Цветой бутылки и удержал девушку за локоть. – Давай со мной, Марима. Чтоб по обычаю, не одному. Тут весточка прилетела: Берама Горбатая нашла, – пояснил он в ответ на ее удивленный взгляд.
– А-а, – протянула она. – Ну давай. – Она кивнула капитану, но садиться не стала, а оглянулась на дверь, ведущую на кухню. – Погоди чуть: доделаю дело и вернусь.
– Я тебя понимаю, – сказал Деян, когда она ушла. «Кенек Пабал был моим другом», – крутилось в голове. – Сожалеть о смерти… по-настоящему Хемриза Берамом звали?
– Берамом Шантрумом.
– Сожалеть мне не с руки: я, уж прости, рад его смерти. Но выпить с вами по обычаю, раз так положено, – почему бы и нет? – закончил Деян, удивляясь сам себе. Почему-то он не чувствовал сейчас ненависти к мертвому убийце: злость отгорела, страх забылся. Осталось только щекочущее чувство какой-то неясной связи, родства, вчера толкнувшее его назваться тем же прозвищем, а сегодня его рукой подтолкнувшее к капитану Альбуту кружку.
Капитана он понимал хорошо, куда лучше, чем хотел.
«Если бы я тогда решился… если бы Голем тогда убил и Кена, что бы сейчас было?» – эта мысль по ночам часто возвращалась к нему и зудела, как клоповый укус, не давая заснуть. На душе было бы спокойнее, но…
«Ты так же ворочался бы по ночам, сожалея уже не о бездействии, но об убийстве», – подумал Деян.
– Твой Хемриз вернулся не один, капитан, – сказал он. – Его привел наш земляк, которого я прежде звал другом. На него ни у кого из нас рука не поднялась: посадили под замок, но оставили жить… Вот я все думаю – зря или нет?
Капитан пожевал губу.
– Я бы сказал, зря. Опрометчиво. Но раз он, – капитан указал взглядом на лестницу наверх, в комнаты, где спал одурманенный лекарствами Харраны чародей, – вам разрешил, то, наверное, ничего страшного.
«Надо же!» – Деян недоверчиво покачал головой. В словах капитана звучало совершенно искреннее почтение к Голему. Это было полезно для дела, но немного пугало.
Деян пододвинулся на скамье, освобождая место вовремя вернувшейся Мариме-«Цвете». Хотя бы к ней у него никаких вопросов не было. Как не было больше и влечения: после ночи осталась лишь легкая приязнь, как к неблизкой, но доброй знакомой; и она вела себя с ним так же – по-видимому, чувствуя то же самое.
Похожим образом она держалась и с капитаном, хотя их знакомство явно было намного более давним.
– Берам умер, значит… Ну, земля ему пухом. – Она отхлебнула крепкой и очень горькой выпивки, закашлялась. – Тяжелый он был человек. Раз, помню, чуть с пьяных глаз шею мне не свернул: то ли злость на весь свет разобрала, то ли померещилось ему чего. А другой раз головорезы заезжие меня на улице зажали – так он мимо шел, увидел и встрял, двоих уложил и третьего покалечил, меня, считай, спас. И даже погулять тут в благодарность на дармовщину отказался. Тяжелый был человек, лихой: пусть грехи ему простятся, добро зачтется. – Она хлебнула еще и посмотрела на Альбута. – Что ж за дрянное пойло, прости Господи! Берамово любимое, да? И как только вы его хлестали постоянно!
Капитан хмыкнул.
– Молодые были и бедные. А Берам хорошее пойло от плохого всегда отличал по тому, как скоро оно валит его с ног: быстро – значит, хорошее!
Марима ответила непристойной шуткой; Альбут стал рассказывать, как Берам-«Хемриз» давным-давно в какой-то военной заварушке освободился сам из плена и вывел десятерых товарищей; потом снова заговорила Марима. Она то и дело искоса поглядывала на Деяна, по-видимому, гадая, какое отношение он имеет к покойному Бераму и к тому, как тот покойным стал. Но ни о чем не спрашивала.
Деян вытянул под столом ногу, которая после дневной ходьбы все еще ныла, и осторожно пригубил настойку: дрянь в самом деле была редкостная, даже мерзче давешнего чародейского пойла.
Слушать о том, что подонок и убийца когда-то кого-то спас, кому-то помог, было странно. Мариме вспомнить о Бераме-«Хемризе» что-то хорошее стоило недюжинных усилий – но то, что рассказывала, она не выдумывала, и припомнить побольше она старалась искренне: Берам был для нее плохим человеком – но человеком, а не волком, явившимся резать овец... И, к счастью для тех овец, попавшийся на зуб – на три пальца – к захожему шатуну, которому достало благородства за овец вступиться.
«Пес его поймет, колдуна чудного. – Деян подумал о Големе и поежился, снова со стыдом вспомнив свою недавнюю ярость. С самой Орыжи чародей прощал ему много такого, за что люди вроде Берама убили бы, не задумываясь, кого угодно, хоть родного брата. – Надо будет с ним объясниться. Извиниться как-то, что ли».
– VIII –
Странные поминки продолжались. Марима-«Цвета» отошла пошептаться со вставшим за стойку Лэшем, но вскоре снова вернулась за стол. От крепкой настойки Альбут заметно захмелел:
– А ведь по правде дрянь одна все это, Марима. Дрянь, дерьмо собачье! – заявил он вдруг. – И пойло это, и забегаловка ваша, уж прости, и город этот – выгребная яма.
– Да уж не поспоришь, – со смешком отозвалась девушка. Деяну вспомнилось, с какой ненавистью говорила она о городе ночью. – Ну, будет, Ранко: не расходись, ты пьян.
– И мы сами не лучше: дрянь, черви, – с горечью продолжал он, не слушая. – Потому в срани такой и живем: Господь справедлив, воздает по заслугам. И за глупость, и за сговор с еретиками – вдвойне; их же руками вам отсыплет. Зря ты своего дурня, – он бросил короткий взгляд на стойку, где стоял Лэшворт, – не убедила уехать, помяни мое слово: зря.
– Видно будет, – пожала плечами она. – Ты вон тут сидишь, а Берам бежал. И где теперь Берам? Срезали под корешок: только запашок и остался, – переиначила она какую-то местную поговорку, чем заставила капитана заскрежетать зубами.
В разговоре наступила долгая неуютная пауза. Деян подумал, что лучшей возможности разузнать что-нибудь не представится; но по-простому, в лоб, спросить капитана: «Кем он тебе приходился?» – показалось неловко, да и тот ни разу прямо не обмолвился, что был хорошо знаком с покойным.
– Ранко, а почему «Хемриз»? – вместо этого спросил Деян. – Я слышал, это вроде как «резчик». Чудное для солдата прозвище.
Две пары глаз тотчас уставились на него; Цвета посмотрела осуждающе и тотчас отвернулась к Альбуту. А тот…