– Я тоже помню, – мягко сказал Деян. – Не начинай.
Быть может, когда-то они – и Эльма, и Петерова Малуха с ними – жгли костер на этом самом месте. Но то пламя навсегда погасло: сколько ни вороши уголь воспоминаний – тепла и света было не вернуть.
Деян отхлебнул из купленного в Кайраке бурдюка крепкого яблочного сидра и привалился спиной к ели.
Он не заметил, как его сморил сон, и очнулся только от предостерегающего окрика Петера. Не разлепив толком глаз, схватился за ружье – но было уже поздно: костер окружили солдаты в потрепанной дарвенской форме.
К костру вышло пятеро, и еще кто-то наверняка скрывался в лесу. Верховодил отрядом молоденький сержант с обритой головой и круглым лицом, приземистый и широкоплечий, с огромными ручищами: ружье в них казалось тростинкой.
Петер выругался и выставил пустые руки на свет. Деян, тоже выпустив оружие, замер на месте: солдаты безотрывно смотрели на него, что не позволяло использовать чары – но возможность могла представиться позже.
– Вы кто такие? Что здесь делаете? Куда идете? По договору это нейтральная земля! – слова сыпались изо рта сержанта, как горох из дырявого мешка; силы у него явно было больше, чем ума.
– Мы… – Петер замялся, опустив взгляд на свою синюю бергичевскую униформу; от нелепости ситуации на него, человека не робкого десятка, вновь напала растерянность. – Мы местные. Были в плену. Но нас отпустили…
– У толстозадого барона столько денег, что он переводит сукно на всякий сброд? – с насмешкой перебил сержант.
– Погодите-ка! – вмешался Деян, наконец, разглядев в свете затухающего костра на рукавах дарвенцев черные повязки. – Вы сами-то кто и зачем здесь? Кому служите: гроссмейстеру ен’Гарбдаду?
Сержант взглянул на него презрительно, но все же удостоил ответом:
– Мы служим Кругу и делу мира! – выпалил он с нескрываемым бахвальством. – И Его Превосходительству Венжару ен’Гарбдаду, конечно. По его высочайшему распоряжению мы взяли эти земли под свою защиту.
– Тогда мы вам не враги, – сказал Деян. – И мы не бандиты. Нет нужды применять силу.
– Так я тебе и поверил на слово, шавка баронская, – сержант красноречиво сплюнул и ткнул в его сторону ружьем. Вряд ли оно было заряжено; но с его силищей стрелять и не требовалось. – Вяжите их!
– Мы пойдем сами, – заверил его Деян; но сержант был слишком взвинчен, чтобы с ним можно было договориться.
– Вяжите! – прикрикнул он на своих людей. – А будут ерепениться если – кинем концы через сук: нам же меньше мороки.
Неизвестно, чем кончилось бы дело, но в следующее мгновение кусты раздвинулись, и к костровищу выскочил мальчишка в распахнутом овечьем полушубке не по росту и съехавшей на лоб шапке.
– Не надо, дядь Жолыч! – выкрикнул он. – Свои! Убери ружо.
Сержант, нахмурясь, уставился на него.
– Вот те слово: нашенские это. – Мальчишка ударил себя кулаком в быстро вздымавшуюся грудь. – Здравствуй, дядь Деян! Дядь Петер…
Мальчишка стащил шапку, и потрясенный Деян узнал в нем одного из близнецов Солши Свирки.
Глава девятая. Дом
– I –
Потом они сидели все вместе у костра.
– Да я услыхал, шо чужаков выследили, ну и побег глянуть, – оправдывался мальчишка перед сержантом. – Шо тебе не так?
– А нечего под ружья суваться! – ворчал «дядь Жолыч», прикладываясь к бурдюку с сидром, который ему отдал Деян. – Вот все мамке расскажу – пущай выдерет.
– Не выдерет, – нахально заулыбался мальчишка. – Не догонит.
– А я ей подмогну! – рявкнул сержант.
Деян молча сидел на прежнем месте у ели и разглядывал мальчишку, думая о том, который же это из детей Солши. Весть о том, что и смертоубийства, и мор обошли Спокоище стороной и, кроме самых хворых, почти все орыжцы – даже бабка Шалфана – пережили зиму, совершенно оглушила его и повергла в какое-то странное оцепенение. Он хотел обрадоваться до конца, всем сердцем – но почему-то не мог. Услышанное было слишком хорошо, чтобы быть правдой; слишком невероятно. Слишком глубока и широка была черная пропасть у него внутри, чтобы заполниться вот так, разом.
Петер недоверчиво улыбался, жал солдатам руки.
– Но нам говорили, Орыжь сожгли, – обратился он к мальчишке. – Выходит, неправда?
– Отчего же: чистая правда, – закивал тот. – Сожгли по осени. Тепереча заново строимся.
– Кто строится, а кто по лесам носится, – ворчливо сказал сержант. – Ишь, бездельник!
Он попытался отвесить мальчишке затрещину, но тот ловко увернулся.
– Кто сжег? И как же вы тогда выжили? – расспрашивал Петер. – Зима лютая была.
Мальчишка ухмыльнулся с гордостью:
– Запасы мы все загодя припрятали, чай, не дураки. Потом скотину в Волковку перегнали; стариков и малых тоже тама у добрых людей разместили. А когда вороги у поворота появились – сами дома пожгли, как деда Бона колдун научил. И в подземельях спрятались: темно там – но тепло, жить можно… Так и выжили.
– В каких еще подземельях? – вытаращился Петер.
– Знамо в каких: в волшебных! – Мальчишка рассмеялся. – Да не сердись, дядь Петер: чистую правду говорю. Там еще картинки есть в рамах вот такущие, – он широко развел руками. – И ящики каменные с костями. А на полу в зале с костями камнем узоры выложены…
Замешательство слушателей явно радовало его. Но выражение лица Петера делалось все более сердитым, так что мальчишка наконец смилостивился:
– Да под развалинами же подземелья!. Колдун Беону и сеструхе твоей рассказал, как проход вниз отыскать и как сделать так, чтоб никто другой его не нашел: он сам там вродь как прятался до того, как к нам вышел. Это он научил дома пожечь, чтоб чужаки решили, что тут до них все разграбили и людей в полон угнали; и хорошую дорогу в Волковку он разломал, чтоб они не догадались дальше искать идти… Дядь Деян, а что с ним сталось?
– Умер, – заставил себя произнести Деян. – Хотя сам я не видел – незадолго мы разошлись с ним. Господин Жолыч, – обратился он к сержанту, не желая давать шевельнувшейся вдруг надежде разрастаться слишком сильно. – Вы слышали что-нибудь о том, что Старожский Голем мог выжить после битвы на высотах?
– Кто-кто? – переспросил сержант с гримасой тупого непонимания; если оно и было наигранным – то притворялся он превосходно.
– Чародей Круга, остановивший реку и обрушивший ее потом на бергичевцев, принудивший их к перемирию, – коротко объяснил Деян. – Очень давно он жил в этих местах; это в усыпальнице его замка укрывались наши люди.
– Господ чародеев много: всех не упомнишь. – Сержант пожал плечами и приложился к бурдюку.
– Так ты знал, Деян? – зло спросил Петер. – Про подземелья… что так может быть. Что есть надежда. Знал и молчал!
Деян покачал головой:
– Нет, Петер. Я слышал, что они существуют, но и только. Он мне ничего не сказал.
– Но почему? – Выражение злости на лице Петера сменилось недоумением. – Вы же вроде как с ним приятельствовали…
В лесу не было тихо: перекликивались ночные птицы и трещали сучья в костре, всхрапывала чья-то лошадь, со смаком расправлялись с припасами люди сержанта, и булькал сидр у него в глотке: бурдюк почти уже опустел; все эти мелкие шумы складывались в единый гомон – гомон незатухающей жизни. Впервые за долгое время Деян вновь слышал его – не только ушами, но всем своим существом.
– Думаю, сейчас я знаю, почему, – сказал Деян, помолчав. – Он не хотел давать надежду, которая могла не сбыться; и, кроме того, желал, чтобы я лучше понял его… понял, каково оказаться на его месте: потерявшим все, всю прежнюю жизнь, ничего не знающим о судьбе близких, одному во всем мире. Жестокое желание; но Голем и был человеком жестокой эпохи. Чуть позже он, я уверен, рассказал бы мне обо всем: но я сбежал и не дал ему такого шанса… Все дальнейшее мне поделом. Нужно было быть умнее.
Петер слушал его монолог с таким же тупым недоумением на лице, как сержант, но Деяну было все равно.
– Наверное, он был прав, пытаясь преподать мне урок, – закончил Деян. – Поздно же я это понял…