– А как дозоры выставлять, чтоб чужих солдат загодя обнаружить, нас Кен-Предатель научил, – встрял мальчишка, недовольный тем, что про него забыли. – И как от лихих людей отбиться, если тех мало; сам, когда надобность вышла, с одною рукой дрался за двоих. Правильно преподобный все время за него вступался: без него бы пропали.
– Так Кенек здесь?! – Петер стал приподниматься, сжав кулаки. Но сержант толкнул его на место:
– Здесь; а ты сиди! Он сам сознался, что дезертир. А командир приказал не трогать. Командиру оно завсегда виднее.
– Ты же слышал, Петер: он, может, и негодяй, но людей выручил. И твою семью тоже, – сказал Деян, про себя благодаря Небеса за то, что ни разу не рассказывал, как именно и зачем Кенек вернулся в Орыжь и чем обернулось его возвращение. Рано или поздно Петеру все равно предстояло обо всем узнать, но чем позже, тем лучше.
– Ладно, Господь с ним. – Петер шумно выдохнул и снова вытянул ноги к огню. – Пусть живет со своей совестью, как может.
– Как холода на убыль пошли, так нас сюда и отправили. – Сержант перешел почему-то на шепот. – Припасов два фургона и еще один с инструментом всяким в нагрузку дали. Командиры меж собой говорили – мол, личное распоряжение Его Превосходительства ен’Гарбдада. Мы тут за порядком следим и со строительством помогаем; а о приказах раздумывать да языком трепать, что и почему, – не наше дело. Вот и вы делайте, что говорят, а куда не надо без спросу не лезьте.
Петер угрюмо кивнул.
– А преподобный как, в порядке? – спросил Деян у мальчишки.
– Он всю зиму с нами под землею провел, помогал по-всякому. Только проповеди его… – Мальчишка скорчил такую кислую мину, что все засмеялись.
– Да уж, священник ваш даже покойника разговорами до смерти замучает, – проворчал сержант. – А все ж господень человек: почтение надобно иметь! – Он вновь попытался дать мальчишке подзатыльник, и опять не преуспел
– А я слыхал, как ты сам на молениях храпел! – выкрикнул маленький наглец.
Деян, опершись спиной на ель, закрыл глаза, но тут же снова открыл их: детский страх, что все вокруг вдруг исчезнет, прошил грудь ледяной иглой.
Но ничего не исчезло, конечно.
– II –
Спать было совершенно невозможно; потому, едва начало светать, они отправились дальше: сержант выделил им, окромя мальчишки, двоих провожатых; или, вернее сказать, стражников: все же он не доверял «возвращенцам», и сложно было винить его за это.
Лес Медвежьего Спокоища, полный запахов и звуков поздней весны, казался и похожим, и не похожим на все другие места, через которые прежде пролегал их путь; был знакомым и чужим одновременно. Дубовые ветви с едва проклюнувшейся листвой низко нависали над тропой, норовя ухватить неосторожного всадника за ворот, выпирающие из земли могучие корни тянулись к копытам; потревоженные ели сердито качали иссиня-зелеными лапами. Из суеверного страха Деян запретил себе думать том, что ждет впереди; к его радости, скверная – но проезжая! – дорога оставляла мало времени для праздных раздумий.
Ехали почти весь день. Когда до Орыжи оставалось не больше версты, мальчишка Солши с веселым криком бегом рванул вперед; Петер было пустил лошадь в галоп, но один из солдат окриком остановил его:
– Нельзя, убьешься!
– Хочет малец первым новость принесть – а тебе жалко, что ль? – с добродушной ухмылкой спросил второй.
Петер, выругавшись, поехал шагом; потом и вовсе пришлось спешиться, чтобы пробраться между замаскированных ветками ловчих ям.
Вскоре слышно стало стук топоров. Деян вздрогнул: вспоминания о дороге к лагерю Венжара ен’Гарбдада ожили перед глазами. Он остановился, пытаясь унять дрожь в коленях, пропустил остальной отряд вперед и применил чары, сделавшись для всех невидимым: так он чувствовал себя немного более уверенно. С костылем по лесу идти было непросто; сперва приходилось прикладывать усилия, чтобы не отстать, – однако чем громче становился стук, тем медленнее шел Петер: его тоже одолевал страх.
Но вот уже между деревьями появился просвет, и послышались в отдалении голоса; еще два десятка шагов – и дорога вывела их на прогалину перед незасеяным полем, за которым прежде начиналась Орыжь. Сейчас на том месте виднелось только несколько срубов, половина из которых была не окончена, и горы бревен, между которыми суетились люди, пока другие, завидев процессию, выходили навстречу. Рядом с мальчишкой Солши стоял состарившийся за зиму на дюжину лет, но не утративший суровости во взгляде Беон Сторгич; из-за его спины, таща за руки мать, вынырнули дочери Петера. Солша Свирка, все такая же тучная и розовощекая, охнула и выронила корыто.
– Да что здесь происходит? Ну-ка, дайте пройти! – откуда-то издалека донесся сердитый голос Эльмы. Деян остановился: у него перехватило дыхание.
– Брат!!! – Наконец-то пробравшись вперед, Эльма застыла на миг – но в следующее мгновение бросилась Петеру навстречу. Дочери жались к нему с боков, пока он по очереди обнимал жену и сестру, тряс руку Беону.
– Петер, живой и здоровый, благодаренье Господу! – бочком протиснулся вперед Терош Хадем, за зиму порядком похудевший, что было ему только на пользу.
– Господа не видал! – со смехом отмахнулся Петер. – Если кого хотите благодарить, так лучше Деяна: не объявись он вдруг, я б до сих пор могилы Мяснику копал.
– Что?.. – Терош Хадем уставился на него, смешно приоткрыв рот. – Деяна?..
– Сам его расспрашивай, что да как, если охота. – Петер хлопнул священника по плечу. – Тебе, может, скажет.
Священник, обернувшись, растерянно зашарил взглядом по полю.
Эльма, до того поправлявшая старшей дочке Петера сбившийся шерстяной платок, обернулась и резко выпрямилась, сделала несколько шагов к лесу; ее взгляд тоже заметался по сторонам. Она совсем не изменилась за год; или только так казалось?
Деян, опомнившись, рассеял чары и пошел вперед. Он видел, как недоверие на ее лице сменяется изумлением и робкой, пока еще неуверенной радостью; как наполняются прозрачными слезами усталые серые глаза. Заторможенно, словно во сне, она шагнула ему навстречу – а через мгновение, выпустив костыль, он уже сжимал ее в объятьях; до боли, до судорог в кистях, и она отвечала ему тем же. Все сомнения и страхи, которые он носил в себе, больше не имели значения.
– Не верю, – прошептала она; слезы бежали по ее щекам. – Глазам своим не верю. Докажи. Что это ты…
Он поцеловал ее в солоноватые губы со всей нежностью, на какую только был способен. Половина Орыжи смотрела в их сторону – но сейчас его это устраивало. Беон изумленно приподнял бровь; преподобный Терош Хадем скорчил лукаво-многозначительную гримасу. Кенек Пабал, сидевший неподалеку на бревне, отвернулся. Петер потемнел лицом и шагнул было вперед – но, напоровшись на взгляд Деяна, остановился, будто наткнулся на невидимую стену.
«Только посмей: убью, – мысленно пообещал ему Деян. – Будь ты ей хоть трижды брат: убью. Только посмей».
Несколько долгих мгновений они смотрели друг на друга; затем Петер опустил взгляд и отступил назад. Со слабой усмешкой он обратился к Беону:
– Такие дела, дед: чего только не случается.
Деян пригрозил скалящемуся Терошу Хадему кулаком и крепче сжал объятия, зарывшись лицом в пахнущие хвоей волосы; за зиму в них появились первые белые нити.
– Я вернулся. И больше я тебя не оставлю, – прошептал он. – Теперь ты мне веришь, Серая?
– Нет, Цапля. Все равно не верю, – смеясь сквозь слезы, ответила она, – и он поцеловал ее снова.
– III –
Людей вокруг собиралось все больше.
– Только не уходи надолго, Серая, – прошептал Деян и неохотно выпустил ее: дальше стоять так было бы неприлично; к тому же как-никак брата она не видела на полгода дольше, чем его. Не говоря уже о том, что, несмотря на поздний час, их возвращение наверняка оторвало ее от каких-то дел…
Эльма в последний раз мимолетно коснулась губами его щеки и с улыбкой ускользнула. Ее место тотчас заняла Солша Свирка, чья радость могла поспорить по неукротимости и разрушительности с ураганом.