Иссякла вода в фонтане чувств. Стихли рыдания. Алрой отнял ладони от лица. И — чудеса нескончаемые! — пропал великий город, исчез Храм, лишь долина, луной освещенная, видна впереди.
Стряхнув потрясение, движимый верой в неминуемость высшего счастья, Предводитель изгнания направился к новому горизонту, пересек долину и очутился возле дворцовых ворот в сто футов вышиной. На воротах изображены те же знаки, что на сердоликовой печатке — талисмане, полученном когда-то от Джабастера. Печатку, что помогла беглецу из Хамадана перебраться через пропасть, Алрой приложил к воротам.
Со страшным грохотом, будто землетрясением рожденным, отворились створы. Предводитель изгнания вступил под высокие своды, к которым подвешены были сиявшие ослепительным светом металлические шары. В лучах искусственных солнц сверкали множество золотых тронов, и на них восседали цари Израильские. Разом заметили они вошедшего, разом встали на ноги, подняли короны над головами, трижды крикнули хором: «Привет тебе, Алрой! Слава тебе, собрат! Царский венец ожидает тебя!»
Дрожь пробежала по телу Алроя. Спасительная колонна помогла не упасть. Мертвенно бледный, он зажмурил глаза. «Есть ли возможного мера? Не превзошел ли я меру эту, не ступил ли за реальности грань?» — промелькнуло в голове Предводителя. Наконец, открыл глаза. Цари сидели. Недвижимы, словно бестелесны, безучастны к Алрою. Он все стоял, опершись на колонну. «Видение или явь? Не знаю. Спокойствие возвращается ко мне. Сделаю еще несколько шагов.»
Алрой подошел к двум стоящим в стороне друг против друга тронам. Один из них обнимал благородного вида фигуру выше среднего роста. Руки сложены на груди, глаза опущены, ступни ног упираются в лежащие на полу сломанный меч и разбитый скипетр. Голова не увенчана короной.
На другом троне сидел старик. Длинная седая борода недвижимо вилась в воздухе. Лишь одежды царя белее ее. Неописуемо красив гордый лик. Годы не углубили морщин на лице, но оставили на нем благородства печать и величия черты. Глаза добры и глядят вдохновенно, мечтательно даже, словно обладатель сих прекрасных очей внемлет чудесным звукам, которые своими же пальцами извлекает из сладкозвучных струн золотой арфы.
Вдалеке возвышался постамент. На вершине его стоял яшмовый трон, на нем восседал монарх, самый царственный из всех царей во дворце. Как женщина прекрасен он, и как Бог велик. Счастливейший из людей, закалившийся в горниле наслаждений. На голове сияет диадема, в одной руке — печать, в другой — скипетр.
Алрой приблизился к постаменту. Сердце гулко застучало, предвестие великого свершения сдавило его. Алрой молча молился в тишине. Не смея поднять глаза, взошел на нижнюю ступень пьедестала, на вторую, на третью. Трепеща, на дрожащих ногах, он достиг подножия трона.
Предводитель изгнания стоял лицом к лицу с монархом. Дерзнул взглянуть ему в глаза, желая привлечь царский взгляд. Тот, казалось, не видел Алроя. Царь глядел перед собой, мудрый взор пронзал пространство и время, проникал в тайны душ и вещей.
Пилигрим у цели. Вот мгновение, судьба которого — стать вечностью. Бледен и трепетен, Алрой в мыслях своих изрек запретное для уст и ушей имя Бога. Подумал: «Народ мой, предназначение мое, Бог мой!» Дух героя взмыл в высокой бесстрашной душе. Алрой сделал последний шаг, взял скипетр из монаршей руки, сжал его в своей. Века надежды и миг свершения.
Тут пелена застлала глаза Алроя, и память изменила ему.
6.8
Минуты ли прошли, часы ли, и вернулось сознание к Алрою. Он открыл глаза. Вход в пещеру Джентезмы. Звезды побледнели. Природа готовится встретить рассвет. Рука тяжела, сжимает скипетр. Алрой попытался встать. Человек пришел на помощь ему. Алрой обернулся — на него смотрел Джабастер!
Глава 7
Покорение сельджуков
7.1
«Дядя, страх сквозит в твоих шагах.»
«И в мыслях тоже.»
«Все еще может быть хорошо.»
«Мирьям, наши лучшие времена миновали безвозвратно. Скорбя, предрекаю беды, милая девочка. Не о себе горюю. Я стар. Годы огрубляют сердце, и бесстрашие дается без натуги. Я дважды был богат — золотом и знанием, что обрел его трудом. Разом все утрачено. Но нет, не о себе тужу. О вас, родные, кручина. И о народе своем плачу. Рассеян, беззащитен. Не своя, других боль у меня болит. Общая печаль меня не обошла. Утешаюсь мыслью этой и самой печалью.»
«Не плачь о нас, дорогой дядя. Давай лучше будем молиться Богу, чтоб не оставил свой народ.»