«Алрой?»
«Возможно. Не знаю, как кличут этого проходимца-еврея. Он говорит мне: „Купец, ты чем-то опечален.“ Я отвечаю: „Есть отчего. Я твой пленник и тобой ограблен на десять тысяч драхм!“ А он мне: „Этот хлам ты ценишь в десять тысяч? И половины много за него. Старый плут!“ Я не полез в карман за словом: „Попробовал бы ты, босяк, назвать меня плутом в Багдаде!“ Тогда он говорит: „Ты попал в переделку, но можешь выкарабкаться без потерь. Ты не плут, ты честный малый, и умный, и, главное, ты прововерный мусульманин…“ Я перебил: „Ты прав во всем, но в толк не возьму, чем моя вера мусульманская может быть полезна иудею? Разве что, как сказано в Коране, архангел Гавриил…“ Я вижу, ты выражаешь нетерпение, мой господин?»
«Торговец, говори о деле!» — воскликнул Хасан.
«Я говорю о деле, а ты меня сбиваешь. Буду краток. Атаман разбойничий знает о твоем наступлении, дрожит от страха и хоть и старается виду не подавать, но меня не проведешь. Он отпустил меня, вручив написанное им собственноручно распоряжение некоему Бостинаю заплатить мне пять тысяч драхм при условии, что я обязуюсь сойтись с тобой и, да простит меня Пророк, солгать тебе!»
«Солгать?»
«Солгать! Но этим еврейским псам не дано понять, что истинно верующий не лжет. Итак, благородный Хасан, если, как ты говоришь, данное еврею слово не обязывает правоверного, и если ты заверишь меня, что я получу пять тысяч драхм, то услышишь всю правду.»
«О пяти тысячах не беспокойся, добрый человек. Обещаю.»
«Обещания даются по расчету, а выполнение их соразмерно опасениям», — подумал купец и сказал: «Так, значит, деньги будут?»
«Слово чести. А теперь говори все, как есть.»
«Хорошо. Знай же, что силы противника малы, а сам он смертельно боится боя. Один из главарей, по имени Джабастер, с семьюстами лиходеями отступил вглубь пустыни. Тот, которого ты зовешь Алроем, ранен и вынужден скрываться среди развалин с сотней человек. Они прячутся по гробницам и склепам. При них женщины заложницы и награбленное добро. Алрой дал мне свободу, заручившись моим словом, которое я, как прововерный мусульманин, не нарушу, и мне вменяется устрашить тебя небылицей о его огромном войске, идущем в Хамадан. И если обмануть иудея все же грех, то ты в ответе за него, как и за пять тысяч драхм, что, впрочем, есть лишь половина положенного мне.»
«Где распоряжение Бостинаю?»
«Вот оно. Тут написано, что если правитель Хамадана Хасан, поверит рассказанному мною вымыслу, испугается, не станет воевать с Алроем и вернется в Хамадан, то подателю сего, то есть мне, Бостинай должен выплатить пять тысяч драхм.»
«Старый Бостинай лишится головы.»
«Я рад. Однако, будь я на твоем месте, я бы позволил ему сначала расплатиться со мной!»
«Почтенный купец! Не хочешь ли ты вновь повстречаться с Алроем?»
«Боже сохрани!»
«Вместе со мной.»
«Это другое дело.»
«Будешь нашим проводником. Плату получишь вдвое.»
«Это лишь возвратит утраченное мной. Нельзя терять времени. Схватим Алроя! Отомстим иудеям, правоверного ограбившим!»
«Оглы!» — позвал Хасан одного из командиров, — «Вели седлать коней. Лагерь не сворачивать. Купец, до захода солнца прибудем в стойбище бандитов?»
«И даже часом раньше, если отправимся немедленно!»
«Бить в барабаны! По коням!»
7.6
Сельджуки остановились у стен заброшенного города. Хасан выслал разведчиков. Те доложили о царящем запустении. Тогда Хасан расставил гвардейцев вокруг стен снаружи, дабы они не позволили никому сбежать из города, а сам с бойцами вступил на пустынные улицы.
Находит грубая душа объект почтения, и пример его помогает ей осветить темные свои уголки. Сказочное очарование места возымело несомненное действие на пришельцев. Не узнать было кавалерию сельджуков. Необузданные всадники и резвые их кони под уздой на сей раз были тихи и почтительны к древностям вокруг. Ни барабанного боя, ни проклятий, ни шуток не слыхать. Ни мелькающих в воздухе сабель, ни пируэтов верховой езды не видать. Лишь приглушенный пылью веков топот копыт тревожил тишину.
Закат. Небо темнеет. Звезды восходят над крышами.
«Нам сюда, мой господин!» — сказал купец-проводник, обращаясь к Хасану. Тот стоял в окружении своих командиров, во главе войска, заполнившего улицы. В уходящем закатном свете чернели прекрасные кони, на головах всадников белели тюрбаны, украшенные красными перьями, сверкали боевые доспехи. Нарядное сельджукское воинство добавило новые черты к красе древного города. Свойство красоты — веками впитывать себе подобное, и, обновляясь, изумлять новых почитателей.