«О, очаровательная Ширин,» — сказал халиф, — «Еда и напитки были великолепны, музыка обворожительна, и девушки танцевали бесподобно. И вот сейчас, я хотел бы остаться с тобой наедине и насладиться твоим пением.»
«Ах, милый! Я сочинила новую песню, и ты ее услышишь!» — Радостно воскликнула принцесса. Она трижды хлопнула в ладоши, и все присутствующие покинули зал.
9.3
«Утро сменит ночь, исчезнут звезды, и с ними — Джабастер. Я пробираюсь тайком, прячусь, крадусь. Жалкое зрелище. Но выбор сделан и целью освящен.»
Так, то сокрушаясь, то ободряя себя, Первосвященник, завернувшись в мантию, выскользнул из дома. Восток. Ночь. Воздух прохладен и чист. Улицы полны жизни. В бесчисленных кофейнях светятся окна, за ними мелькают танцовщицы, и музыка рвется наружу. Стихотворцы и рассказчики сказок услаждают слушателей. У кого кошелек тугой, домогается ночных наслаждений и приключений, истый вкус которых известен лишь обладателю аппетита бедняка.
Двое суток минуло, как у Джабастера побывали гости. Первосвященник условился встретиться с Абиданом в саду возле главной мечети. Он направлялся к месту свидания.
«Я прибыл раньше назначенного часа. Подожду», — подумал Джабастер. Сад безлюден, искатели развлечений заполнили кофейни. «Притаюсь под деревом. Бдительность — первая заповедь заговорщика. Я хотел этой встречи, теперь страшусь ее. Сон потерял, в голове сумбур. Пусть то, чему назначено свершиться, свершится поскорей. Кинжалу сему подобает утонуть не в груди Алроя, но в моей. Коль родина и вера стали мелкой ставкой в большой чужой игре, к чему мне жизнь? В серости существовать, ни радости, ни торжества не зная? Однако, я забыл Израиль! Покинуть его — что от матери родной отречься! Запутался вконец.»
«Вселенские, Богом вдохновенные надежды мои разбились о твердокаменную мира мелочность. Расколота необъятная душа, пламя страсти ее угасло. Истощился неутомимый мозг, что ставил цели и освещал пути к ним. Все рушится. Я блуждаю в безбрежном море, я — кормчий на судне без руля и парусов!»
«Учение, борьба, война, тревоги, горести — многие годы усердно трудились над моими душою и телом. Уж я не тот Джабастер, что восторженно глядел на звезды кавказские и гадал по ним. Померкла слава жизни моей и высох ствол ее. Высох, но не сгнил. Ни в мыслях, ни в делах я не забыл Бога своего. И не старик я, коль помню прежнее счастье. Чу! Кто это?»
«Израиля верный друг.»
«Славно, что у Израиля есть верные друзья. Благородный Абидан, взвесив твои суждения, я порешил войти в твой круг. По чести говоря, ты не открыл мне нового, но лишь разбередил давние догадки, от которых я спасался одиночеством. Ужасна стезя твоя, но неизбежного не миновать.»
«Хвала тебе, великий Джабастер! Ты не добавил разочарования моей душе!»
«Говорят, убежденность в праведности дела есть чистой совести залог.»
«Без сомнения.»
«Ты веришь этому?»
«Разумеется!»
«Мы идем на праведное дело?»
«Праведнее не бывает!»
«Я худший из негодяев…» — пробормотал Джабастер.
9.4
Первосвященник и Абидан вошли в дом. Джабастер обратился к собравшимся у Абидана гостям.
«Отважный Шерира, я рад видеть тебя с нами. Без Шериры не решаются дела Израиля. Мы мало знакомы, верный Залмуна, я в этом виноват. Славная пророчица, ты — благословение наше!»
«Друзья, мы знаем задачу сего собрания. Наши недовольство, ропот и желанье перемен достойны похвалы, но требуется дело. Да, мы встретились, чтоб действовать, не споря по-пустому. Цель велика, и тайна ей под стать. Вперед уверимся в единомыслии. Коль есть средь нас таков, кто примирится с рабством Израиля у Исмаила, кто с легким иль с тяжелым сердцем отступится от давешних побед, кто безучастен к оскверненью наших алтарей священных, и, наконец, кто не готов жизнь отдать ради постройки Храма, пусть отправляется на все четыре стороны. Все остаются? Отлично! Как кремень твердо ядро!»
«Мы с тобой, великий Джабастер! Все, все!»
«Не сомневался. Вы — как я, и все мы — как один! Необходимость диктует и соединяет. Каков наш план? Говори, Залмуна.»