Алрой и Ширин возвращались из оазиса с прогулки. Он шел пешком, вел под уздцы верблюда, на котором восседала Ширин. Он то и дело поднимал глаза, заглядывал в мечтательное ее лицо, читал в нем радость предвкушения скорых перемен.
«Вот так, верхом, осилим дорогу в пустыне.» — сказала Ширин.
«Это веление судьбы.» — добавил Алрой.
«Мы созданы для неги и любви, империя для нас лишь бремя.» — заметила Ширин.
«Мудрецы нас учат, что прошлое есть сон. В текучке будней наука эта нам легковесной кажется. Остановив дней круговерть и в собственную душу заглянув, увидим, как правы седобородые. Разве вполне познали мы жизнь в пустыне, разве насладились вдосталь вкусом фиников с ключевой водой? А если человека естество жаждет возвращения в природу? Тогда зачем искать убежище в далеких странах? Впервые увидав Шериру, думал, он дикарь, теперь хотел бы стать его преемником. Ум человека слаб, вопрос изобретет, но не ответ. Одни говорят, вопросы труднее ответов, другие добавляют, задавать вопросы — наслаждение, а ответов не надобно — всегда пусты. А всего вернее — поменьше думать!»
«И при этом всегда надеяться, любимый!» — добавила Ширин. Они миновали городские ворота.
Сказочно прекрасна ночь, воздух чист и сладок. Ширин вперила томный взор в сияющий чернотой шелк неба. «В Багдаде это чудо было не для нас», — промолвила, — «Тускнеет блеск дворцов в ночных лучах, спадающих с небес роскошных! Есть все у нас, что алчет любящее сердце — молодость, свобода, красота. Прошлое увидим жалким и смешным. Скорей в Египет, вот чего желаю!»
«Вскорости исполнится желанье. Еще немного, и милая Ширин верхом на верблюде отправится в путь-дрогу, и предприятие это будет потруднее вылазки за финиками в оазис. Узнает Ширин, почем фунт лиха!»
«Ха! Я не боюсь! Увидишь, я выносливей мужчин!»
Они вошли в амфитеатр, присоединились к бойцам, сидевшим у костра. Ширин затянула арабскую песню, мужские голоса подхватили. Песня сплачивает, а сплоченным хочется петь. Огонь освещал умиротворенные лица. Далеко за полночь разошлись, чтобы предаться счастливым снам. Впервые, с самого дня краха, так светло и радостно было на душе Алроя.
На рассвете, когда так сладок сон, Алрой проснулся — какая-то неодолимая сила прижала его к земле. Над ним склонился чужой солдат. Свирепое лицо. Колени в латах сдавили Алрою грудь. Он рванулся, чтоб негодяя отшвырнуть — да руки скованы, хотел вскочить — да ноги в кандалах. Закричал: «Ширин!» Нет ответа. Глянул по сторонам — амфитеатр полон хорезмских воинов. Сподвижники бледны, ужас в глазах, путы на руках и ногах. Лишь Кислох и гебр, часовые минувшей ночи, свободны и уверены в себе. Алроя подняли с земли, усадили на верблюда. Кавалеристы на конях окружили его тугим кольцом. И рысью вперед. В душе отчаяние и бессильная ярость.
Пленник не вел счет времени. Дни и ночи смешались. Горе сковало чувства и мысли. Но краса природы всегда найдет лазейку к сердцу. Синева небес и зелень земли, воздуха аромат и сверканье реки. Это Евфрат. Так же чарующе прекрасна была река, когда Алрой впервые увидел ее. Невольная слеза скатилась по щеке, обожгла солью иссохшие губы. Он попросил воды. Охранник протянул ему влажную тряпицу. Скованными руками пленник кое-как ухватил ее, смочил губы. Лоскут упал на землю. Охранник ударил Алроя.
Пленного стащили с верблюда, поместили в крытую лодку. Отплыли. Причалив и поднявшись на берег, спиной вперед усадили Алроя на осла, повезли по деревне. Дети швыряли комья грязи в бывшего халифа. Какая-то женщина, хохоча и выкрикивая проклятия, водрузила ему на голову бумажную корону. Глупое, неблагодарное, завистливое животное — такова толпа. Ведомая вождем, она его же и ненавидит. Споткнется он, и она поднимется с колен. Лишь расторопность охранников спасла пленника от самосуда злорадной черни. Так Алрой вновь въехал в Багдад.
10.15
Весть о пленении Алроя взволновала столицу. Муллы ликовали, уразумев в этом событии воплощение воли Пророка. Дервиши вдохновенно клянчили подаяние. Мужчины солидно обменивались мнениями в кофейнях. Женщины, как это водится на востоке, собирались у источников и фонтанов, чтобы обсудить новость.