“Кади, кади, волоките его к кади, пусть кади вершит суд!” – вопил один из толпы, ни кто иной, как Абдалла.
“Благородный господин!” – вскричал юноша, которому удалось высвободиться из жадных до правосудия рук, – “Я невиновен и оскорблен! Молю о помощи!” Он ухватился за полу одежды Хонайна.
“К кади его, к кади! – продолжал свое Абдалла, – этот вор украл у меня кольцо, свадебный подарок верной моей супруги Фатимы!”
Юноша цепко держался за край платья Хонайна – так потерпевший кораблекрушение не выпускает из рук спасительный обломок мачты. Он обессилил от борьбы и с надеждой и мольбой смотрел в глаза вельможи.
“Тихо! – провозгласил Хонайн, – толпа – не судья. Я разберу это дело”.
“Слушайте все, слушайте господина Хонайна!” – раздались голоса в толпе.
“Говори, крикун, в чем состоит твоя жалоба?” – обратился Хонайн к Абдалле.
“О, господин Хонайн! Я слуга твоего покорного слуги Али. Угождая ему, я усердствую порой и для тебя. Этот воришка, нищий, украл кольцо, пока я дремал, сидя в кофейне, и это могут доказать мои свидетели. Изумруд в кольце дорог сказочно, но для меня он бесценен, как дар Фатимы, и ни за какие сокровища я не уступлю кольца. Три честных человека подтвердят, как этот нищий, подавая мне кофе и, заметив, что я сплю, стянул кольцо с пальца моего и надел на свой. Битье палками по пяткам заставит его вернуть покражу”.
“Абдалла не только верный мой слуга, он побывал со мной в Мекке, совершил хадж, он хаджи!” – добавил весу словам Абдаллы хозяин его Али.
“Твоя очередь говорить, юноша”, – сказал Хонайн.
“Он плут, лжет, как все лакеи лгут!”
“Прошу быть кратким”, – прервал Хонайн.
“Негодяй, это меня ты называешь лакеем? – возопил Абдалла, – О, господин Хонайн! Я хаджи, я совершил паломничество в Мекку. Клянусь гробом Магомета, этот вор – еврей!”
Врач халифа слегка побледнел, закусил губу. Он готов был раскаяться в неосмотрительности: вступиться за иудея при всем честном народе! Но отступать поздно, и юношу жалко. И он спросил, откуда у того кольцо.
“Я получил кольцо от учителя, как знак благословенья на паломничество, которое еще не завершил. Есть некто в мире, кому готов отдать его, но человека этого пока не встретил. Нет у меня иного свидетеля, кроме правды. Я одинок и без друзей, но я не нищий и никогда не стану им. Немыслимые тяготы пути исчерпали силы и пошатнули дух. Я искал в кофейне угол, скрытый от глаз, чтобы забыться, возможно, умереть. А тут этот лакей – новая каверза судьбы. Не дано рабскому его уму понять, что для меня кольцо дороже жизни самой!”
“Покажи украшение”.
Юноша протянул Хонайну кольцо. Тот взял, ощутил биение пульса в дрожащей руке.
“О, моя Фатима!” – заголосил Абдалла.
“Позвать сюда ювелира!” – приказал вельможа.
Ожидая ювелира, Хонайн внимательно разглядывал красивый предмет, пытаясь разгадать секрет его значимости для юноши.
Подошел ювелир, поклонился Хонайну.
“Оцени эту вещь”, – тихо промолвил Хонайн.
Мастер взял кольцо, придирчиво рассмотрел его на свет, ощупал пальцами, попробовал языком, повертел так и сяк и, наконец, изрек: “Не меньше тысячи драхм цена ему”.
“Готов ли ты уступить мне эту вещь за такую цену?” – спросил Хонайн Абдаллу.
“О, да!” – сорвался с уст Абдаллы мгновенный ответ прежде, чем он успел подумать, и глаза его загорелись.
“А ты, незадачливый паломник, если тяжба решится в твою пользу, возьмешь за кольцо двойную цену?”
“Мой господин, я говорю чистую правду. Я не могу расстаться с кольцом. Даже за дворец халифа!”
“Итак, на сей раз справедливость торжествует! – ликуя, воскликнул Хонайн, – Юноша, вещь принадлежит тебе. А ты, жадный лгун и негодяй, – продолжил вельможа, повернувшись к Абдалле, – получишь то, что прочил оклеветанному тобой. Ибрагим, побеспокойся, чтобы пятьсот палочных ударов по пяткам достались ему сполна. Ты же больше не одинок”, – вновь обратился Хонайн к юноше, – и у тебя есть друзья. Следуй за мной в мой дворец”.
5.3
Большой сводчатый зал впечатлял совершенством архитектурных пропорций и форм. Потолок, украшенный лепниной и тысячей серебряных звезд, покоился на изумительно стройных колоннах, отделанных белым и зеленым мрамором. Тех же тонов орнаменты мозаики расцвечивали пол. В центре зала из порфировой чаши бил фонтан. Среди великолепия этого богатства стоял изящный диван, принявший в мягчайшую свою глубину тело восседавшего на нем хозяина.