Струи воды окружали золотое дерево с золотыми ветвями, на которых сидели пернатые самых разнообразных цветов, какие только могут доставить драгоценные камни востока. Где-то наверху некий скрытый от глаз механизм производил сладкие звуки, подражавшие пению птиц.
Алрой чуть было не издал возглас изумления. Мигом повернулся к нему Хонайн и многозначительно приложил палец к губам. За чудесным фонтаном – снова сад.
Цветущие террасы, темные кипарисы, аллеи акаций, сверкающий летний дворец вдалеке – картина вечного рая! Хонайн и Алрой шли по направлению к дворцу. Вдруг воздух взорвался громким звуком труб. Из кипарисовой рощи показалась живописная процессия. Наши герои поспешили ретироваться в сторону от дороги. Впереди следовали четыре сотни человек, и каждого упреждала охотничья собака на поводке. Затем шли еще сто охотников, и у всякого – сокол, а на головах птиц надеты капюшоны. Потом двигались шестеро верховых, и, наконец, одинокий всадник, и у коня его белеет пятно на лбу. Человек этот был средних лет, красив собой и преисполнен величия. Охотничье снаряжение и доспехи его сияли золотом и бриллиантами. Замыкала шествие гвардия нубийских евнухов – алые одежды и секиры при них.
“Это – халиф!” – торжественно прошептал Хонайн и вновь приложил палец к губам, желая предупредить любой звук из уст юного спутника. “Так вот каков он, Повелитель правоверных, и каковы его владения!” – подумал Предводитель изгнания. Неизвестность всегда представляется величественной.
Пройдя зеленый луг и кедровую аллею, Хонайн и его спутник очутились возле летнего дворца. Вновь белый и зеленый мрамор. Бесконечное число роз вокруг. Жалюзи на окнах. Летящие вверх ступени. Первым поднялся старший, Давид последовал за ним. Тут, сделав страшные глаза, Хонайн прошептал: “Напоминаю, что ты глух и нем. Я буду говорить, а ты молчи. Молчание скрепляет речи. И добавлю, ты – скопец!” Алрой с трудом сдержал улыбку. Врач и Предводитель вступили внутрь здания. Два охранника-евнуха и две женщины в чадрах встретили их в приемном зале и повели в покои дворца. И опять Алрой дивился совершенству форм, восхищался изысканностью аксессуаров, изумлялся изобретательности роскоши. “Боюсь, чрезмерные изысканность и роскошь эгоистичных правителей предвещают гибель стране”, – размышлял Давид. Наконец добрались до комнаты, где на живописном диване сидела юная дама. На коленях ее покоился фолиант – персидские стихи. В руке она держала золотую цепь, другой конец которой неволил прекрасную белую газель.
Оторвавшись от романтических строк, почитательница поэзии одобрительным взором встретила вошедших мужчин. Она была совсем молода, как Алрой. Длинные светло-коричневые волосы, закрывая по бокам высокий белый лоб, спадали на плечи. Большие глаза светились голубизной. Она улыбнулась, и умилительные ямочки возникли на нежно-розовых щеках. Юное лицо воплощало чудную красоту, которую не умаляли насмешливость и снисходительность взгляда. Платье на ней красного шелка, из широких рукавов выглядывали тонкие девичьи руки. Стягивавший талию пояс был отягощен кинжалом – знаком принадлежности к царскому роду.
Хонайн выступил вперед, поклонился. Алрой оставался на заднем плане.
“Я слышал, этим утром некая недобрая сила склонила головку лучшей в мире розы”, – с обворожительной улыбкой произнес Хонайн.
“То был южный суховей, недруг цветов. Ветер сменил направление, и лучшая в мире роза воспряла”, – прозвучал ответ сквозь улыбку не менее обворожительную.
Врач проверил пульс пациентки.
“Изменчивый”, – заметил он.
“Как я сама. Это твой новый раб?”
“Недавнее приобретение и очень удачное. Он отлично выглядит, к тому же нем и глух и обладает достоинством абсолютной безобидности”, – сказал Хонайн. “Во всех отношениях”, – добавил многозначительно.
“Как жаль! Неужто рок довлеет над одаренными красой – быть бесполезными? Как я, например!”
“Слухи нашептывают нам иное”, – сказал врач.
“А именно?”
“Юный царь Хорезма…”