“О, я отлично понимаю! Нет для меня большей чести, чем потрафить прекрасной принцессе, сделав мое приобретение ее достоянием. Да вот, закавыка – никак не уладить дело с одним важным черкесом…”
“Оставь это мне!”
“Превосходно! Наберемся терпения, и пусть дела вершатся по порядку. Зато, когда царь Хорезма прибудет в Багдад, принцесса сумеет предложить ему чудесный дар”.
“Я рада. Надеюсь, царь молод и красив не менее чем воинственен. Ответь мне: он умен, изыскан, обладает вкусом?”
“Этих достоинств у тебя довольно на двоих”.
“Хорошо бы он пошел войной на греков!” – сказала принцесса, воображая себя уже в ином качестве.
“За что немилость грекам?”
“Э-э-э… во-первых, они гяуры неверные. Ну, а во-вторых, ежели его побьют, мне выпадет удача стать пленницей!”
“Удача!”
“Увидеть Константинополь и выйти замуж за императора!”
“Выйти за императора!”
“Будь уверен, император влюбится в меня!”
“Не сомневаюсь”.
“А потом… а потом покорю Париж!”
“О, Париж!”
“Ты был в Париже?”
“Да”.
“Я слыхала, мужчины там необычайно галантны и покорны, а женщины делают, что вздумается им!”
“Ты всегда делала и будешь делать, что вздумается тебе. Даже в Париже, хоть деспотии там нет и в помине”, – сказал Хонайн, вставая.
“Ты уходишь?”
“Мой визит не должен затягиваться”.
“Прощай, Хонайн, – с грустью проговорила принцесса, – единственный, кто в Багдаде наделен умом, и тот покидает меня. Жалок жребий мой: чувствовать вещи и понимать их, но власти над ними не иметь. Стихи и цветы, птицы и газели – всю эту красоту неволи променяю на час свободы! Хонайн, я сочинила кое-какие вирши. Отдай их лучшему писцу в городе. Пусть перепишет серебряными буквами на фиолетовых с золотым ободком листах”. Принцесса сделала знак Алрою, тот подошел, поклонился. “Черноглазый, возьми эти четки взамен заслуженной тобою похвалы за скромность и смелость!” – сказала она на прощание и протянула Алрою подарок. “В молчащем подозревают больше, чем он скрывает…” – добавила, бросив на юношу лукавый взгляд.
Гости удалились. Без слов дошли до берега, сели в лодку, отплыли. Солнце садилось. С минаретов неслись тягучие голоса муэдзинов, созывавших правоверных на молитву. Багдад великолепен в этот час. Дворцы, дома, площади, улицы, сады. Люди кишат повсюду. На реке – суда всех мастей. Чем пленяет город? Красотою? Силой? Роскошью? Всем этим вместе? Смущено сердце Алроя.
“Восхитительное зрелище!” – простодушно воскликнул Предводитель изгнания.
“Отличается от Хамадана!” – удовлетворенно заметил врач халифа.
“Сегодня я был свидетелем чудес!” – сказал Алрой.
“Мир – перед тобой!” – провозгласил Хонайн.
Взволнованный, юноша молчал. Затем, поколебавшись, спросил: “Кто эта госпожа?”
“Принцесса Ширин, любимая дочь халифа. Ее мать происходит из гяуров, грузинка”.
“Как лестна нашему самолюбию благосклонность великих мира сего!” – подумал Алрой.
5.6
Фигура простертого на диване Алроя белеет в лунном свете. Лицо закрыто ладонями, он неподвижен, но не спит.
Встал, принялся расхаживать по залу, невидящим взглядом упираясь в мраморные узоры на полу. Подошел к окну, подставил разгоряченное лицо прохладному ночному ветру.
Час простоял в оцепенении юный Предводитель изгнания. Встрепенулся, наконец, взял с порфирного стола четки, прижал к губам.
“Я встретил ту, о которой мечтал! О ней вздохи и слезы юности моей! Чтоб не видать мрачный мир вокруг, я закрывал глаза, и дивный образ являлся с мечтой”.
“О, Ширин! Здесь, один на один с самим собою я смело говорю о страсти своей. Бездонна она, и жребий мой – дорога к вершине, величия путь. Ты ворвалась в чудный сон, краса бесценная! Неужто две реки наших судеб не сольются в одну?”
“Однако не тронулся ли я умом!? Узник за решеткой, воображающий, что ангел любви раскрыл ему кандалы! Дочь халифа – и еврей!”
“Прочь слабость! Мне нужен скипетр отцов!”
“Талисман, вдохновения порыв, чудеса – на службе у меня. Теперь мне сердце надобно ее! Клянусь, я завоюю этот город! Или умру”.
“Опустошает жизнь власть предвзятых мнений и молвы. Не человек, но суд толпы имеет силу в мире. Вот, скажем, я, Алрой – истинный герой, велик умом, душою, красотою. Я – царской крови и мне престол назначен Богом. Столь любим своими, а здесь Алрой – никто!”
“Люди эти чужды мне, и я не для них. Иные последуют за мной, и стану им божеством. Так говорит мне сердце. Множит силы вера в себя”.