– Кто там за дверью?
– Халев.
– Будь добра, Мирьям, передай дяде, что скоро я присоединюсь к пиршеству. Но ненадолго мне хочется остаться одному. Нет, постой, сначала вытри слезы.
– Эти слезы не от горя.
– Господь с тобой, Мирьям. Ты – утешение моей жизни. А сейчас, прощай!
Мирьям ушла, оставив брата на произвол неотступных мыслей и сомнений.
“Я избегаю влияния женских чар. Они не добавляют доблести герою. Я не знаю любви. В моем сердце есть место только для Мирьям, сироты и моей сестры. Удивительное сходство меж нами. Когда на праздник Пэсах она шутки ради намотала на голову мой тюрбан, дядя по ошибке назвал ее Давид. Мне кажется, если б сыновья Израиля были столь мужественны, сколь красивы его дочери, мы б по сей день пели наши песни в Сионе”.
“Я твержу себе, что женские прелести не волнуют мою кровь, но иной раз прокрадется догадка, что прислонись доверчиво к моей груди нежная головка, и случись сие вдали от посторонних глаз, ушей и ртов, то, быть может, отступились бы от меня вселенские терзания. Впрочем, пустое! Усомниться – значит утратить силу. Жизнь – это сон, и моему сну безмятежным не бывать”.
1.2
За воротами Хамадана, неподалеку от города, незаметно расположился островок ухоженной земли, в центре которого возвышалась старинная гробница – захоронение еврейской царицы Эстер и родича и наставника ее Мордехая. Священное для иудеев, уединенное это место служило верным прибежищем Давиду Алрою. Вот и сейчас, перед заходом солнца, спасаясь от насильной радости праздника, юный Предводитель пришел к могилам древних героев, чтобы утешиться и забыть горечь минувшего дня.
Алрой вступил за ограду, запер ворота. Ни звука вокруг. Тишина – лучшее из утешений, ибо не порождает новых слов. Но вот послышался стук лошадиных копыт, раздался крик.
Алрой повернулся на звук голоса и увидал сластолюбца Алчирока, нового правителя города и брата Сельджукского султана. Господина сопровождал любимый слуга, араб, верный пособник хозяина в свершении гнусных его поступков.
“Эй, пес! – возопил негодующий Алчирок, – ты глух, или глуп, или то и другое вместе? Мне дважды повторять? Открывай ворота!”
"Зачем?” – спросил Алрой.
“Зачем? О, великий Пророк! Мне задают вопросы! Открывай ворота, не то заплатишь головой!”
“Кто ты таков? Не слишком ли грозен? Уж не тот ли ты праздный турок, что пьет вино, нарушая установление Пророка? Ступай прочь, или ответишь перед кади, своим судьей мусульманским!” Cказав это, Алрой отвернулся от всадника.
“Клянусь Пророком, этот жалкий пес насмехается над нами! Нам надо спешить, да и конь нетерпелив. Мустафа, поставь на место негодяя, или я зарублю его!”
“Драгоценный иудей, – выступая вперед, заговорил скользкий слуга, – вероятно, тебе не известно, что перед тобой стоит наш градоправитель, достойный Алчирок. Его высочество вынужден пересечь напрямик место погребения любимцев твоего чудесного народа, ибо господин поспешает на встречу со святым Сантоном, живущим на другой стороне холма”.
“Если этот человек – его высочество Алчирок, то ты, без сомнения, его славный слуга Мустафа”.
“Я и впрямь его скромный слуга. И что из этого, любезный сердцу юный иудей?”
“А то, что не далее, как вчера, ты нанес обиду сестре моего домочадца. На языке мед, а в сердце яд. Подлость и лесть – кровные родичи. Не стану марать руки об тебя. Долой с глаз моих!”
“О, мой Пророк! Кто же этот пес?” – воскликнул изумленный градоначальник.
“Это молодой Алрой, – прошептал Мустафа, которой поначалу не узнал юношу, – иудеи назначили его своим Предводителем. Он известен своевольным нравом. Нам бы лучше пройти мимо”.
“Молодой Алрой! Запомню. Им тоже нужен господин. Молодой Алрой! Ты прав Мустафа, уберемся отсюда!” – сказал Алчирок и вдел ногу в стремя. Оставляя последнее слово за собой, устрашающе закричал: “Эй, пес! Помни о дани!”
Алрой в ярости бросился к воротам, но горячий конь Алчирока унес хозяина, не оставив надежду на успех возмездия.
Гневным, горячим взглядом Алрой преследовал исчезающую фигуру врага. Тот пропал из виду, и Давид вернулся к могилам. Встряска рассеяла умиротворение, которого искал, и уж было нашел новый Предводитель. Достичь покоя не легче, чем власти или военных побед. С растревоженным сердцем он добрел до рощи на возвышенной части кладбища.