“О, мой друг, твоих близких буду беречь и холить как своих!”
“Благодарю. Будь у меня тысяча жизней, все их посвятил бы моему халифу. Мне известна тайна. Чтобы спокойно умереть я должен открыть ее тебе”.
“Не колеблясь, говори! Если обидел незаслуженно кого-то, и если сил и золота Алроя довольно, чтоб успокоить твою совесть – не сомневайся в рьяности и щедрости моей!”
“О, господин, мои минуты на исходе. Я буду краток. Дело касается тебя”.
“А именно?”
“В день смерти Джабастера я был в карауле”.
“Силы небесные! Я весь внимание!”
“Он руки на себя наложил, так говорят?”
“Так мне донесли”.
“Ты не виновен, не виновен. Я благодарю Бога, мой халиф не виновен!”
“Не сомневайся в этом, как в вечности народа Израиля. Рассказывай все!”
“Держа в руке печатку, в арсенал вошла принцесса, с нею был Хонайн. Хоть и на посту, не посмел я заступить дорогу особам столь высоким. Я слышал шум борьбы. Израненный и скованный цепью, Джабастер сопротивлялся, как мог, но силы были не равны. Грязная игра. Крадучись, они вышли. Ее глаза встретились с моими. Не знал, что может быть столь свирепым женщины взгляд”.
“Ты никому не рассказывал об этом?”
“Только тебе, мой господин. Они способны на преступления страшнее, если есть такие”.
“Рассказ твой испепелил мне душу и убил надежду. И все же благодарю. Любя, ответной ненависти не дивись, ибо зло в большинстве сердец. Я понял цену жизни, людей и слов. Что хуже, чем знать подобное? Не знать!”
“Вот, я все сказал. Сейчас прошу, вынь из груди стрелу и положи конец страданьям. Я спас тебя, спаси меня”.
“Верный друг, невыразимо мучителен мой долг”.
“Хочу умереть, зная, что это сделал мой халиф”.
“Конец!”
“Бог, храни Алроя!”
10.8
Потрясенный рассказом офицера, Алрой погрузился в тяжкие раздумья. Но тут раздался звук фанфар, в шатер вошел евнух и сообщил о прибытии Ширин. Принцесса покинула кров паланкина и впорхнула под кров шатра. Алрой еле успел сорвать с себя плащ и укрыть окровавленное тело мертвого героя.
“О, мой любимый!” – воскликнула принцесса, – “Я все знаю, я хочу взглянуть на твоего спасителя, я не боюсь крови, я жена солдата!”
“Это было ужасно!”
“Отчего ты так бледен? Не целуешь меня! Исполнил печальный долг и удручен. Один расстался с жизнью. Завтрашний бой унесет тысячи жизней. Пусть земные печали не посягают на небесную нашу любовь! Ты не рад мне? Где улыбка твоя? Не уступлю моего Алроя владыке царства скорби. Скорее поцелуй меня!”
Она бросилась ему на шею. На пылкое объятие Алрой ответил едва. Усадил принцессу на диван. Хлопнул в ладоши и приказал двум вошедшим солдатам вынести тело убитого.
“Теперь шатер более подходит для женского присутствия. Отдохни. Я скоро вернусь”, – сказал халиф и вышел.
Любовь занимает сил у веры. Алрой в смятении. В его глазах застыл ее молящий, любящий и полный муки взгляд, и красота, и грация, и нежность. Ужель до конца написана история восторженной любви? Разве не для Ширин трудился славный меч Алроя? Победа превратится в тень победы, коль не увидит он принцессы ликованья. Страсть одолела разум. Сердце отторгло горечь страшного открытия. Алрой вернулся в шатер, лицо сияет любовью. Принцесса рыдает. Волны сострадания и раскаяния затопили душу. Он обнял юную супругу, стал горячо целовать, перемежая поцелуи с клятвами любви.
10.9
Полночь. Алрой и Ширин, обнявшись, сидят на диване в шатре. Ее голова покоится на его плече. Она спит. Алрой встревожен промедлением Шериры. Он бодрствует. Вдруг он услышал голос. Оглянулся по сторонам. Призрак Джабастера показался в ярде от него. Алрой перестал дышать, его прошиб холодный пот. Он осторожно высвободился из объятий Ширин, встал.
“Алрой, Алрой, Алрой!”
“Я здесь”.
“Завтра Израиль будет отомщен!”
“Кто это?” – спросила принцесса, пробудившись.
Ужаснувшись при мысли, что принцесса вновь увидит ненавистный лик, Алрой повернулся, закрыл ей глаза ладонью. Видение исчезло.
“Что случилось, милый?”
“Все хорошо, любимая! Один из моих людей забыл, что ты со мной, и вошел в шатер в неподобающем обличье. Я удалил его. Я должен идти. Последний поцелуй! Прощаюсь, но ненадолго”.
10.10
“Дух изрек: “Завтра Израиль будет отомщен”. Чем и кем? Хорезмцев кровью, что мы прольем? Вопрошая – сомневаюсь. Я изменился. Маловерие, новая черта, меня не ужасает. Это худо. Неужто стал безучастен к деяниям судьбы, к судьбе деяний? Равнодушие погубит мир. Я влеком течением. Не выбираю курс и не держу в руках штурвала. Пусть так. Вернусь к насущному. Где командир охраны?”