Неделя в заточении позади. Открылась дверь. Тюремщик. Факел. Хриплый голос объявил, что к узнику пожаловала высокая особа, желает видеть его. Отвыкший говорить и слушать речь других, Алрой не совладал с губами и языком и лишь кивком головы дал стражу знать, что понял его. Показалась фигура, закутанная в халат. Тюремщик удалился, оставив факел. Вошедший открыл лицо. Это – Хонайан.
“О, мой дорогой Алрой!” – воскликнул брат Джабастера, и обнял узника, и прижал его к груди. Ах, как был бы счастлив он, окажись Мирьям на месте Хонайна! Но, нет. Вновь на пути его сей чуждый сантиментам муж, приземленности и прагматизма гений. И опять нутро Алроя терпит превращенье. Пересиливая мужество, страдание толкает к мысли о спасении. Надежда теснит отчаяние. Прежний, узнаваемый Алрой.
“Я рад, Хонайн, что ты цел и невредим!”
“Я, разумеется, тоже рад. Хотел бы, чтоб мое благополучие твоему способствовало”.
“Я полон надежд!”
“Это хорошо. Отчаяние – удел глупцов”.
“Я много испытал. Что Ширин?”
“Думает о тебе”.
“Это кое-что, способность думать. Я, видимо, ее утратил. Где Мирьям?”
“На свободе”.
“Это кое-что, свобода. Твоя заслуга. Ради меня, милосердный Хонайн, будь добр к ней. Ей не на кого опереться”.
“У нее есть ты”.
“Она одинока”.
“Живи и защищай ее”.
“Возможно ли покинуть эти стены?”
“Вполне”.
“Охранников убить иль подкупить? Я на все готов!”
“Угомонись, мой друг. Не требуется ни подкупа, ни кровопролития. Нужен компромисс”.
“Компромисс был нам под силу у Неговенда. Неужто возможен компромисс с пленным, с обреченным?”
“Почему обреченным?”
“А что, разве Альп Арслан великодушен?”
“Он – невежественный вепрь, подрывающий корни дуба, желудями с которого питается”.
“Тогда зачем толкуешь о надежде?”
“Надежда упомянута тобою. Я говорю о несомненности”.
“Хонайн, мне кажется, я поврежден умом, но, чтобы выбраться отсюда, я обязан понимать тебя. Не мудря, назови мою судьбу”.
“Двумя словами – ты спасен”.
“Спасен?”
“Если сам того желаешь”.
“Желаю ли я? Жизнь бесконечно хороша, но я малого хочу – свободы и уединения. Жизнь спасена! Здесь, в темнице страшной, нелегко поверить в это. Благодарю тебя, Хонайн! Ты не забыл меня, своего Алроя! Ты человек души огромной. Кто в приземленности обвиняет тебя, тот клеветник!”
“Разум рвется в небеса, но уютно ему лишь на земле. Единственное мое желание – служить тебе, Предводитель”.
“Не зови меня Предводителем, зови Алроем. Жизнь спасена! Я могу идти? Сделай так, чтоб меня никто не видел, ты все можешь, Хонайн. Я отправлюсь в Египет. Ты, кажется, был там?”
“Прекрасная страна”.
“Когда смогу покинуть эту жуткую обитель? Мерзости ее страшнее всяких пыток. Когда вновь вдохну чистый воздух, увижу свет и солнце?”
“Радость свободы близка”.
“Нам обоим, свободным, положена радость”.
“Алрой, ты велик, твой дух высок, нет равного тебе!”
“Увы, Хонайн, я сломлен. Все достояние мое – счастливая надежда. Однако оставим восхваленья. Скорее прочь отсюда!”
“Мои слова сердцем подсказаны, а не желанием польстить. Твоей натуры замечательные свойства открывают путь к избавлению. С прочими ты не стоишь в одном ряду. Немногие повидали и испытали с твое. Ты познал строй и лады душ человеческих. И, главное, ум твой наделен чутьем чудесным, чутьем проворным, которое даровано лишь царственным особам избранного племени. Чутье сие сверкает в обрамлении опыта, как бесценный самоцвет искрится в оправе заурядной золотой”.
“Продолжай же!”
“Немного терпения, Предводитель. Ты вступил в Багдад с триумфом, и ты вновь вошел в Багдад и встречен был бесчестьем, на какое только способна изобретательность врага. Это – великий урок”.
“Согласен”.
“Он учит по достоинству ценить пустоту и низость ближних”.
“Увы, и это верно”.
“Рад, что ты видишь дело в том же свете. Во взгляде таком – мудрость”.
“Несчастный мудреет поневоле”.