— Пойдемте к Пояркову, — сказал Дерябин, повесил трость на руку и вместе с гостем торопливо зашагал к основанию гриба.
Оглянувшись, он заметил, что Бабкин нерешительно топчется на месте, и поманил его пальцем.
— Ага, испугался, парень? Идем, идем! Он сегодня не кусается, добрый.
Речь шла о конструкторе Пояркове. Он так придирчиво относился к техникам, устанавливающим аппаратуру в диске, что Тимофей старался возможно реже попадаться ему на глаза.
Поярков был человеком мягкого характера, незлобивым и, как говорили его друзья, на редкость чутким, отзывчивым. Любил он свой тихий кабинет, цветы на столе, чуть слышную музыку в приемнике. Любил возиться со всякой живностью щенятами, котятами, рыбками в аквариуме. Приучил скворца садиться на плечи и говорить два–три слова, чем страшно гордился перед знакомыми. Короче говоря, молодой конструктор считался человеком безобидным, легким в отношениях с окружающими, приятным. Его "тихие радости", вроде щенят или говорящего скворца, вызывали у друзей снисходительные улыбки, но все это так любопытно сочеталось в характере Пояркова, что невозможно представить себе его образ другим.
Инженеры, ученые–гости из других институтов, с которыми Пояркову приходилось сталкиваться лишь на работе, люди весьма объективные и заслуживающие полного доверия, утверждали в один голос, что Поярков злой, черствый, неприятный человек, что ему не хватает воспитания и хотя бы минимальной сдержанности.
А что мог сделать несчастный, замученный бессонницей конструктор, когда за эти дни его несколько раз вызывали то к начальнику конструкторского бюро, то в главк, то в техсовет министерства с просьбой "изыскать возможности" установки еще одного — уже последнего — прибора? Вот письмо из научно–исследовательского института: очень просят помочь, дело громадной важности, Поярков показывал расчеты грузоподъемности лаборатории, разворачивал чертежи и спрашивал инженеров: "Куда прикажете втиснуть еще новую "бандуру"? Она не помещается в отсеке для аппаратуры. Энергетическое хозяйство тоже перегружено. Электрики считают, что для питания нового прибора нельзя выделить ни одного ватта энергии".
Будто бы на этом дело и кончалось. Нет. Представители институтов оказывались настойчивыми, приезжали лично разговаривать с Поярковым. Каждый из них хотел своими глазами убедиться, что приборы, которые, по мнению виднейших ученых, должны открыть новые пути в науке, действительно не могут быть размещены в отсеках летающего диска.
Конструктор зверел, превращался в лютого тигра, когда кто‑нибудь из этих ученых, размахивая бумажкой с резолюцией, требовал найти "местечко" для его аппаратов. А в резолюции начальника конструкторского бюро было сказано: "Товарищу Пояркову. Прошу переговорить. Постарайтесь помочь". Начальник знал, что диск перегружен, камеры забиты донельзя, но все же уступал настойчивости заинтересованных лиц. Пусть сами смотрят, диск, как говорится, не резиновый. Он хоть и может увеличиваться в объеме, но камеры для аппаратуры остаются такими же тесными.
Такова была обстановка, когда Борис Захарович повел своего гостя к Пояркову. Надежда на успех казалась ничтожной, но стремление старого инженера применить телевидение для службы погоды и помочь Пичуеву в решении его собственных задач заставило действовать достаточно напористо.
Пичуев с любопытством рассматривал цилиндр, поддерживающий диск. Это было прочное сооружение из ребристого металла, выполняющее роль своеобразной причальной мачты, как у дирижаблей. Но это сравнение было не совсем точным: диск вплотную садился на основание, а не болтался по ветру, как дирижабль, после приземления диск закрепляли на вершине цилиндра.
— Прошу! — Борис Захарович открыл овальную дверь и пропустил гостя вперед.
Внутри цилиндра шла винтовая лестница. Пичуев обратил внимание на прочность и надежность конструкции, поддерживающей диск; ребристый металл служил только облицовкой решетчатой формы, похожей на каркас гигантской пароходной трубы. Сверху, из круглых иллюминаторов, лился неяркий, рассеянный свет.
Пичуев слышал под собой гулкий топот и легкое постукивание трости. Это поднимались вслед Борис Захарович и Бабкин.
Но вот молодой инженер взобрался на самую верхнюю площадку и остановился. Над головой темнел люк, к нему вела тонкая лесенка, похожая на самолетную.
— Теперь карабкайтесь за мной, — сказал Дерябин и, кряхтя, полез в люк. Пусть лучше я буду первой жертвой.
Бабкин решил, что на этот раз Поярков будет швыряться тяжелыми предметами. Сегодня он категорически запротестовал против пустяковой дополнительной батареи. Ясно, что после этого он не согласится на установку громоздкой телевизионной аппаратуры.
Поднимаясь вверх и наблюдая за мелькающими над головой белыми туфлями Пичуева, Тимофей глубоко ему сочувствовал и всем сердцем желал, чтобы инженер не ушел отсюда обиженным.
Будто в узкую трубу протискивался Пичуев, локти его касались гладких стенок. Это было так непривычно–странно, что он уже позабыл о предстоящей встрече с Поярковыми гораздо больше интересовался самой конструкцией диска, чем размещением в нем аппаратов.
Прежде чем начать дипломатический разговор с Поярковым, Борис Захарович показал гостю механизмы управления. Они могли сжимать или увеличивать гофрированную металлическую оболочку диска, изменяя его объем. Это происходило либо автоматически по мере подъема диска, либо по желанию человека, посылающего радиосигналы с земли.
Дерябин привел пример, поясняющий эту систему: при включении реактивных моторов на большой высоте диск как бы сплющивается, превращаясь в своеобразную "летающую тарелку".
— То есть пугало американского обывателя, — усмехнулся Вячеслав Акимович.
— Угадали. Мы уже подшучивали над конструктором. Американские газеты скоро завопят, что они были правы: у русских действительно существуют летающие диски — новое секретное оружие.
"А ведь это вполне возможно. Стоит только появиться на страницах американской газеты сообщению своего московского корреспондента, что видел над Химками летающий диск, как местные писаки сразу же обработают эту сенсационную новость, начнут кричать, будто бы диск уже замечен "очевидцами" у западных границ Штатов. Грустно, конечно, но что поделаешь".
Пичуев осматривал летающую лабораторию, где все было приспособлено для решения сложнейших научных задач.
Небо над родиной бесконечно. Дерзкая человеческая мысль проникает в глубины вселенной. Скоро мы будем рассматривать далекие миры — глазами телевизионных камер. Но как сделать, чтоб все люди нашей планеты своими глазами увидели новый, почти незнаемый ими мир? Как показать "среднему американцу", отравленному ложью, кого воспитывают в ненависти к Советской стране, как показать ему нашу великую правду, мирный труд строителя, чтоб понял нас и нашу тревогу за судьбы всего человечества?
Молодой инженер уже не слушал рассказа Дерябина, скользил равнодушным взглядом по панелям приборов, односложно делал свои замечания и думал только об одном:
"Нашу страну должен видеть весь мир!" Он хотел, чтоб на экранах телевизоров у англичан, французов, голландцев, греков появились улицы наших городов, берега Волги, стройки и заводы, колхозные поля и бывшие пустыни. Весь мир должен увидеть наших людей, творцов и созидателей, видеть в труде, чтоб понять душу советского народа.
Глава 4
МИР ДОЛЖЕН ВИДЕТЬ!
Вячеслав Акимович хотел как можно скорее встретиться с Поярковым, чтобы услышать от него согласие на проведение первых опытов, но Дерябин не торопился, подробно рассказывая гостю о спектрографах и актинометрах новой конструкции, будто и не замечая его нетерпения.