Багрецов даже привскочил. Мысль показалась ему невероятной
— Если бы вы знали профессора Набатникова, — горячо заговорил он, — то у вас не оставалось бы сомнений в его прямоте и честности! Афанасий Гаврилович настоящий коммунист. У него слово никогда не расходится с делом. Скажет — как топором отрубит. Он юлить не будет. Позвал бы меня и сказал: "Извини, пожалуйста, с твоей поездкой ничего не выходит. Обстоятельства изменились". Вадим с сожалением развел руками и вновь заговорил с искренней восторженностью: — Видел я Набатникова один раз — и, представьте себе, не могу вспомнить о нем без волнения. Может быть, это по–девчоночьи сентиментально, но я буквально влюблен в него. Даже после того, как он выругал меня.
По лицу Зины скользила загадочная улыбка. Вадим ее заметил с недоумением.
— За что же вам досталось? — простодушно спросила она.
— За многое. Хотел казаться умнее, а потому умничал. Чуть польстил. Вообще, держался не очень естественно. Вот он меня и высек. По–дружески, без свидетелей… Так неужели этот прямой человек стал бы вилять и выкручиваться? Да еще по такому пустяковому поводу — брать радиста Багрецова в экспедицию или нет? — Он взял со стола свою мятую шляпу и, разглаживая ее поля, добавил: Есть чему поучиться у Афанасия Гавриловича. Посмотрели бы на него!
— Видела.
— В Москве? — изумился Вадим.
— Нет, на теплоходе. Интереснейший человек. — И Зина подробно рассказала об этой встрече.
Если час назад у Багрецова оставались кое–какие сомнения в успехе своего рискованного предприятия, то теперь, после рассказа Зины, они улетучились мгновенно. Прежде всего, подтвердились сведения, что Афанасий Гаврилович прибудет незамедлительно в условленное место, где встретится с Медоваровым. А путешествие до Ростова и обратно в Куйбышев не займет много времени. Багрецов радовался, что его мнение о характере Набатникова полностью совпадает с мнением Зины. Этот человек, даже отдыхая, выискивал интересных людей, полезных науке. Вместе со студентами проектировал фильтр для краски, потом и краске нашел применение. Будил их мысль, наталкивал, подсказывал, помогал искать потерянный аппарат и даже предполагал провести с ним какие‑то опыты. "А если так, — решил Вадим, — то Афанасий Гаврилович не может оставаться равнодушным к моим "керосинкам". Конечно, помнит о них. Ну что ж, Толь Толич! За вами долголетний опыт, хитрость, солидное положение; за мной — справедливость… Посмотрим, "золотко!"
Начальник радиоклуба задерживался — видно, все еще искал машину. Багрецов уже решил, что вторую пятиминутку придется принимать здесь, в радиоклубе, поэтому надо выбрать более подходящую антенну и настроить под нее приемник "керосинки". Он извинился перед Зиной и занялся этим несложным, но кропотливым делом.
Зина наблюдала за Багрецовым. Нравилась его непосредственность — качество, которое ей казалось редким. Почему‑то чаще всего встречались ей люди неинтересные — практичные, чересчур расчетливые, скучные. Не повезло в жизни, оттого в свои двадцать пять лет Зина чувствовала себя не такой уж молодой. Жалела, что пришлось расстаться с Левой, Женей, Митяем. Ребята разные, но все по–настоящему молодые, как и Багрецов — изобретатель "керосинки". "Мальчики, конечно, — ласково подумала она, — а ведь с ними хорошо: милые, бесхитростные друзья".
Как трудно узнать человека и как больно в нем ошибаться! Вспомнилось позабытое. Виктор был тоже молод, окончил в Москве институт, приехал в Горький. На автозаводе его назначили сменным инженером в один из цехов, где в ту пору Зина работала контролером ОТК. Часто приходилось встречаться с Виктором, вначале в цехе, потом на волжском берегу, в клубе, в кино. Казалось, что Виктор не мог и часу пробыть без Зины. Она трепетно прислушивалась к своему сердцу, боялась, ждала чего‑то и наконец убедилась, что чувство ее окрепло, это не просто дружба, а нечто другое, никогда ею не испытанное, тревожное. Даже в цехе, когда Виктор подходил к ее рабочему столу, Зина прикрывала глаза и ей стоило больших усилий различать цифры на микрометре, чтобы не пропустить бракованную деталь. Говорят, любовь бывает слепа. Нет, Зина видела недостатки Виктора, честно предупреждала его, грустила иногда и надеялась на великую силу любви. Судя по книгам, любовь делает чудеса, человек исправляется и начинает новую жизнь.
Вначале Зина подсмеивалась над гипертрофированной аккуратностью Виктора. Забавно, когда молодой человек, прежде чем сесть на скамейку, вытирает ее платком. Забавно видеть его с зонтиком. Но Зина могла бы не видеть, как он записывает расходы на мороженое или билеты в кино. Все это делалось будто в шутку, но ей эти шутки не нравились.
Она мало говорила о себе, о семье. Зачем? Виктор заполонил все ее помыслы. Только о нем она думала, мечтала только о нем. Строились планы на будущее. Молодому инженеру дали большую комнату в новом доме. "Можно на велосипеде кататься", — хвастался он Зине. Надо было устраиваться. И Виктор тащил домой все, что ему попадалось по дешевке; коврики, тронутые молью, тюлевые занавески, пожелтевшие от времени, тонконогие столики с бронзовыми украшениями, узкогорлые вазочки для бумажных цветов. Купил у какой‑то старухи резной блекло–зеленый шкафчик с головой медузы — стиль "мещанский модерн", бывший очень модным полсотни лет назад. Хлопотливо, как муравей, он устраивал "свой дом", куда должна переехать Зина. Нет, не сейчас, а когда будут куплены еще один шкаф, для одежды, — куда же вешать костюмы? — и диван. Диван Виктор уже присмотрел — зеленый, плюшевый, выцвел немного, но нигде не потертый.
Зина избегала бывать в своем будущем доме. Заходила раза два и потом долго чувствовала запах нафталина. Она прощала Виктору его слабость к вязаным бабушкиным скатертям, занавескам и коврикам. Смешной коллекционер! Другие собирают марки, открытки, спичечные коробки, а он — цветные тряпки. Не все ли равно! Скоро она все переделает по–своему.
Но Виктор не торопился. "Знаешь ли, Зинок, — говорил он, — мне еще шубу надо справить. Неудобно в пальтишке бегать".
Зина с трудом понимала связь между шубой и началом новой жизни, к которой они вместе стремились.
Наконец все выяснилось. Виктор подружился с одним из инженеров отдела технического контроля и выболтал ему. то, что умело скрывал от Зины.
"Неустроенная у меня жизнь, Гриша, — жаловался Виктор. — Одно время налаживаться стала — и вдруг все вдребезги… Крушение надежд… А до чего ж я любил ее! Ты знаешь, о ком я говорю?" — "Знаю. Неужто поссорились?" — "Да нет, ссоры никакой не было. Расстанемся по обоюдному желанию. Не подходит она мне". — "Чудно! А раньше подходила?" — "Подробности некоторые выяснились. Семья, то, другое…" — "Насчет ее семьи мы лучше тебя знаем. Потомственные рабочие, всю жизнь здесь работали. Зинушка тревожится — мать больно часто хворает". "Этого я и боюсь. Придется тещу кормить, у Зинки еще сестра есть маленькая. Прорва, никаких денег не хватит. Конечно, Зинка зарабатывает, но ведь ей одеться нужно, не в спецовке же ходить. Неизвестно, сколько времени теща протянет…" — "Мерзавец ты, сквалыжник! Любовь называется!"
С этими словами Гриша удалился, а на следующий день все рассказал Зине. Он был честен, его возмутил обывательский цинизм Виктора. Разве можно связывать жизнь с таким! Пусть Зина решает.
И Зина решила. Виктор для нее уже не существовал. Пережить это было не легко. Она замкнулась в себе, стала избегать даже близких друзей, все казались ей такими же, как Виктор. Ребята в цехе боялись смотреть на нее. А хотелось бы — девушка красивая, невольно залюбуешься.
Вот и сейчас залюбовался ею Багрецов. Заметив, что Зина подняла глаза, резко отвернулся к окну. Неудобно, подумает еще что‑нибудь. Впрочем, опасения напрасны — меньше всего он похож на франта, желающего понравиться девушке. Посмотрела бы Надя на него в таком виде…
Он открыл раму и в недоумении провел перед глазами рукой. Кто это там?
Улицу пересекал "личный враг No 2". Ссутулившись, тащил он чемодан. Всего три раза видел Багрецов нового друга Нади, а запомнил на всю жизнь. Не спрашивал о нем: боялся, что Надя обидится.