— Бедненький! — Девушка сочувственно вздохнула.
Не так-то уж плохо чувствовать себя несчастным, когда тебя жалеют. Лева томно закрыл глаза и тоже вздохнул. Ему захотелось, чтобы девушка опять сказала какое-нибудь ласковое? слово или, еще лучше, погладила по крашеной щеке. Но кто познает до конца тайну женского сердца! Восемнадцатилетний Левка особенно плохо разбирался в этом, а потому был крайне удивлен, когда после сочувственного вздоха «бедненький» пассажирка вдруг набросилась на него:
— Не притворяйтесь! Подумаешь, несчастье! Но краска, видимо, стойкая…
Усиков был совершенно обескуражен. Что это? Злая шутка? Или просто издевательство? Он старался вести себя по-мужски солидно, как Митяй, и спокойно заявил, что ему не нравится испытывать стойкость краски на своей физиономии.
— Дело вкуса. — Девушка поддерживала этот серьезно-шутливый тон. — Видела, как вы пускали пузыри в малиновом сиропе.
— Неправда! На палубе никого не было.
— Я смотрела из окна каюты на ваш благородный поступок.
Сквозь пудру на лице у Левы проступили мелкие капельки пота. Сложная история! Главное все еще оставалось неизвестным: как пассажирка к нему относится? По-дружески? Или смеется? Поступок называет благородным. Но разве поймешь по тону, ставится это слово в кавычки или нет? А она уже забыла о поводе, послужившем началом ее знакомства с Левой, и разговорилась. Выяснилось, что работает она в лесной авиации, следит за охраной лесов в одном из районов Северного Казахстана. Дело это очень любит, хотя ей и приходится трудновато. Дожди, ветры, туманы, необозримые лесные пространства, где в плохую погоду, даже пользуясь приборами, можно заблудиться…
— Значит, вы «воздушный лесник»? — сразу определил Лева ее профессию и конфузливо спросил: — А как вас зовут?
— Довольно сложно! Сплошное жужжание. Но я не виновата, родители этого не учли. Вот и зовусь Зинаидой Зиновьевной. Не правда ли, странное сочетание?
— Мне нравится, — искренне сознался Лева. — Если бы я имел право, то… называл бы вас сокращенно: Зин-Зин. — Он покраснел, но тут же вспомнил про свою защитную окраску и успокоился.
— Ну-ка, скажите еще раз.
— Зин-Зин… — пролепетал Лева, чувствуя себя очень глупо.
— Разрешаю, — милостиво согласилась она. — Забавно!
Усиков облегченно вздохнул. Теперь осталось назвать себя, что он и сделал незамедлительно.
На палубе показался Журавлихин. Он оделся потеплее, из-под отворотов синего пальто торчали концы шерстяной клетчатого шарфа. Лева обрадовался. Женечка почти здоров, аккуратно причесан и даже весел.
Так оно и было. Женя вначале лукаво смотрел на млеющего Левку, затем не мог удержаться от улыбки, наблюдая, как тот церемонно раскланивался перед незнакомой девушкой.
— Это ваш друг? — спросила Зина у Левы, чуть заметно кивнув головой в сторону Журавлихина.
— Не откажусь, — признался Лева и крикнул: — Женечка, мы тебя ждем!
— По-моему, я не выказывала нетерпения и никого не ждала.
— Только потому, что вы еще не знали Женю, — попробовал отшутиться Левка. — Вот он перед вами, студент-третьекурсник Женя Журавлихин.
Зина сухо кивнула ему головой. Лева похвастался изобретенным именем Зин-Зин. Однако разговор не ладился. Если Усиков вызвал, интерес Зины своим вчерашним поступком, потом рассказом о краске, то Женя казался ей чересчур обыкновенным, даже скучным. Напрасно Лева старался рассеять это впечатление, намекал на изобретательские способности Женечки, подчеркивал какие-то особые достоинства его характера, прежде всего мягкость и доброту, Зина вяло поддерживала разговор.
К счастью, Лева вспомнил, что пора уже бежать в каюту — наступало время передачи «Альтаира».
Женя и малознакомая ему девушка остались вдвоем. Он был заинтересован ею, понравилась, правда неизвестно чем. Голос, например, красивый, глубокий, задушевный какой-то… И Женя подумал, что было бы приятно услышать от Зины свое имя, не обремененное длинным отчеством, — оно часто удлиняет расстояние между людьми. Очень жаль, что ей ничего не известно, чем он живет, чем дышит. Женя раздумывал, не рассказать ли о себе все хорошее и все плохое. Ведь в наше время не могут существовать «таинственные натуры», человека надо видеть сразу. Причем это не должно быть вызвано особой проницательностью, человеческая душа, если нет в ней злобы и зависти, всегда открыта для друзей.
Журавлихин не соглашался со многими ребятами, что только с близкими друзьями можно говорить откровенно. Перед ним сидит его сверстница, девушка с открытым, ясным лицом. На скромном костюме блестит комсомольский значок. У нее интересная и смелая профессия. Явно выражено отношение к поступкам людей, в чем Женя убедился из рассказа Левы о том, как Зин-Зин первой подошла к нему. Почему же — если она, конечно, не воспротивится — не рассказать о себе? А как хорошо, когда знаешь своего собеседника, его мысли, желания, мечты!
— Как вы думаете, Зин-Зин, полезно это или нет? — медленно, словно выискивая особенно точные слова, начал Женя. — Если человек, считая большинство окружающих за своих друзей, при первой встрече с кем-нибудь из них подробно рассказывает о себе? Этим он как бы облегчает сложную задачу узнать друг друга. Скажем, в дороге встретились два человека. Они даже симпатизируют друг другу. Ведь бывает же так? Каждому хочется познакомиться ближе. Уходят часы на осторожные вопросы, положенные по этикету, или, вернее, кем-то выдуманной условности. А чего проще — взял бы да и рассказал о себе…
Зина нетерпеливым движением поправила волосы на затылке и спросила:
— Хотите показать на примере?
— Если вас интересует.
— Мысль довольно оригинальная. — Зина улыбнулась уголком рта. — Но, извините, мне скучно читать анкеты. Это страшно! Ведь по вашему проекту, если его представить в развитии, каждый пассажир будет раздавать соседям по купе отпечатанную под копирку автобиографию. «Родился в тысяча девятьсот таком-то году. Учился там-то»… — Она рассмеялась и укоризненно взглянула на Женю.
А он даже в мыслях не мог допустить, что Зин-Зин так зло высмеет его искренние убеждения, касающиеся, говоря официальным языкам, совершеннейшей необходимости устранения нелепых условностей в общении между людьми.
— Конечно, бывают эгоистические натуры, которые мало интересуются человеком, — вскользь, так между прочим, промолвил Журавлихин и вдруг оживился: — Вы не знаете профессора Набатникова? Едет на нашем теплоходе. Так вот он говорит, что нет ничего интереснее изучения человека. А сам он физик.
— Кто же против этого спорит! Я тоже хочу изучать людей, но не по анкетам, а в жизни, по их поступкам и поведению. Мне нравится открывать в человеке его лучшие душевные свойства… Ведь они не всегда бросаются в глаза. Настоящие люди скромны.
— Спасибо за напоминание, учту на будущее. — В голосе Жени почувствовалась обида.
— Оставьте свою персону в покое, — примирительно сказала Зина. — Я говорю о принципе, а не о личности. Предположим, из вашего рассказа я узнала, где вы родились, где учились. Мы молоды, поэтому и биографии наши похожи, как две капли воды. Когда заполняешь анкету, иной раз обидна бывает: ведь чуть ли не в каждой графе приходится ставить коротенькое слово «нет».
Но все же биографии студента Журавлихина и Зины были не похожи. Зина Аверина окончила десятилетку, потом работала в цехе на Горьковском автозаводе. Жизнь сложилась не легко. Отец погиб на фронте, мать пенсионерка. Надо было воспитывать младшую сестренку. Пришлось бросить мысль о дальнейшем учении. Зина посещала аэроклуб, мечтала поступить в авиационный институт. В прошлом году, после смерти матери, пошла в летную школу, успешно окончила ее и подучила назначение. Сейчас Зина возвращалась из Горького, где проводила отпуск с сестрой. Девочка училась в ремесленном училище. Кроме нее, у Зины никого не было. Всю нежность и теплоту нерастраченных чувств она отдавала сестренке. Часто писала ей, посылала подарки, книги и хоть издалека, но следила за ее учением. В письмах она расспрашивала о подругах, советовала и приказывала. Девочка слушалась беспрекословно, любила ее не просто как старшую сестру, а больше — как мать.