Простота атрибутов, таких как ложка, лопатка, ковш, черпак, обманчива, судя по мифологическим текстам. Там они имеют отношение к самому сакральному процессу, с их помощью оформляется мир и определяется мера вещей (отныне все в этом мире, как и в случае «выкраивания», обладает своей долей). Этот мир измерен, упорядочен и, стало быть, познан. Использование мешалки-мутовки в космогоническом акте известно и в мифологии древней Индии. Там мутовкой пахтают океан, сбивая его. Не исключена возможность заимствования этого мотива предками алтайских народов, но все же на Алтае мы видим и собственную линию развития семантики всех упомянутых инструментов. Кто знает, быть может, за шаманскими «бытовыми» атрибутами и строчками эпоса кроются вполне здравые в своей основе представления о возникновении мира как о процессе придания ему соразмерности.
Если у мира было начало, то должен ли быть у него и конец? Имел ли основание задумываться над таким вопросом народ скотоводов, охотников, живший в ритме природного времени, знающего лишь повторение одних и тех же циклов? Память народа хранила предания о губительных войнах и нашествиях, когда разрушались стойбища и угонялся скот, а люди прятались в лесах. Но такие события расценивались как нарушение естественного хода времени. Правда, во времена государств древних тюрков катаклизмы не раз сотрясали общество, что отразилось в представлениях о том, что земля «разверзается», а небо «давит». Падение тюркской государственности было тяжелым испытанием и могло повлиять на формирование мифа о мировом катаклизме. Но время смягчило, сгладило последствия этих событий, и в позднем шаманском фольклоре мы, кажется, не видим даже следов драмы потомков Ашина. Здесь источником возможных бед и грозных событий считается небо и его хозяин — Громовержец, Огнепалитель, Молниеносец. Впрочем, его действия не могут уничтожить Вселенную, эта мощь лишь напоминает человеку о его месте и обязанностях по отношению к небесному богу.
Предание о кончине века, записанное на Алтае, сложилось под влиянием буддизма и в меньшей степени христианства. В целом оно не характерно для мироощущения коренных жителей Алтая, но интересно тем, что продолжает или, вернее, оживляет тему борьбы Ульгеня и Эрлика. В этом предании борьба между богатырями идет с переменным успехом. Кажется, вот-вот Эрлик (а он рисуется безжалостным мучителем) одержит верх. Он уже поразил Майдере, от тела и крови которого вспыхнуло пламя, объявшее землю и небо. Тогда с неба спускается сам Ульгень и оживляет мертвых. Из уст его выходит пламя и сжигает верхний, «нечистый» слой земли, по которому ходили бесы. Из чистой, как белая глина, земли Ульгень сотворит новую Землю. Эрлик же со своими слугами сгорит и превратится в бестелесных духов и будет вновь низвергнут в «преисподние пропасти адские». Как видим, здесь кончина века всего лишь восстанавливает исходное равновесие сил, явленное в мифе о сотворении Земли.
Куда более безрадостная картина рисуется в фольклоре телеутов:
Когда придет кончина века,
Небо затвердеет, как железо.
Земля, как медь, будет тверда.
Царь на царя восстанет,
Народ на народ будет злоумышлять.
Твердый камень сокрушится,
Крепкое дерево раздробится,
Все народы возмутятся…
Отец дитя свое не спознает,
Сын не будет узнавать отца,
Головка слизуна будет стоить головы человека,
Слиток золота с конскую голову
Не будет стоить чашки хлеба.
Под ногами будет валяться золото,
Но брать его будет некому.
Здесь, однако, доминируют не мифологические, а социальные мотивы.
При кажущемся разнообразии алтайские космогонические мифы разрабатывают две основные темы. Первая связана с доставанием первичной земли со дна водоема; это миф, в котором действуют две птицы — сообщники и будущие антиподы. Вторая тема — сотворение мира безымянным богом (богами) с помощью лопатки, ковша, мешалки. Кажется, что логичным продолжением этого не дошедшего до нас текста можно считать выкраивание, выковывание, вырезание живых существ Ульгенем и Эрликом в шаманской поэзии алтайцев. Судя по разработанности, вторая тема может считаться для Алтая если и не исконной, то весьма значимой.
Конечно, это неблагодарная задача — пытаться свести к немногим схемам все богатство мифологической традиции, многозвучной и противоречивой. Однако без такого анализа нам не обойтись. Как мы могли убедиться, в ряде случаев миф переживал создавшую его эпоху, и последующим поколениям приходилось и подновлять текст, и вносить в него свои объяснения происходящего (как, например, в случае с мотивировкой вражды двух богов). В то же время, несмотря на явные напластования позднейших сюжетов, миф сохраняется как некая целостность. Он все еще пленяет воображение людей и передается из уст в уста. Вряд ли народы Алтая искренне считали, что события, о которых говорится в мифе, действительно имели место, тем более что излагаются они крайне непоследовательно, отрывочно. Быть может, миф был не столько абсолютной истиной, сколько идеальной моделью, позволявшей снять нерешаемые «вечные» вопросы, перевести их в понятные и близкие каждому образы.
Космогонический миф важен для понимания всей духовной культуры алтайцев по ряду причин. Во-первых, мы можем судить об устойчивости основных «законов» мифологического сознания, жизненности наиболее важных персонажей (Ульгень, Эрлик и, вероятно, Умай). Главные структуры и имена сохраняются как минимум с древнетюркского времени, а судя по их разработанности уже в те времена, более полутора тысяч лет. Это немалая историческая ретроспектива для парода. Во-вторых, выясняется, что космогонический миф «завязан» на многие сюжеты позднейшей шаманской поэзии, героического эпоса, народного менталитета. Он — плоть от плоти культуры алтайского этноса, какие бы инокультурные влияния в нем не обнаруживались. Наконец, в космогоническом мифе заданы все параметры мифической Вселенной, и в этом смысле первый миф суть эталон для традиционного общества. Однако миф очень скупо обрисовывает устройство мира, он беден деталями и подробностями. Географию «того света» раскрывают сказки и легенды, загадки и поговорки, приметы и былички, ритуалы и священные изображения. Об этом теперь и пойдет речь.
За краем неба
Напрасно будем мы искать в алтайских сказках и мифах цельную, разработанную картину устройства мира. В таком виде ее там нет и быть не может. Дело в том, что картина мира есть некая идеальная модель, создание ее — сверхцель любой культуры, и, как таковая, она недостижима. Представления о мироздании распылены в фольклорных текстах, и чаще мы встречаем не прямые указания типа «мир устроен так-то и так-то», а намеки, иносказания… В итоге мы видим не монументальное полотно, а изящный эскиз.
Фундаментальный вопрос любого мировоззрения звучит так: есть ли предел у мира? От ответа на пего зависит «конструкция» Вселенной. Нам известны два варианта ответа. Можно признать, что Вселенная бесконечна во времени и в пространстве, и тогда проблема определения ее границ становится неактуальной. Но как неуютно становится от осознания этой бесконечности… Такой мир лишается меры, а человек несоизмерим с бесконечностью, он уязвлен своей малостью и случайностью существования в мире, открытом в вечность. Иной вариант: мир конечен. Это куда более комфортный вариант для человека традиционного общества. Но сразу встает проблема определения границ мира, соотношения его различных частей. Мифологическое сознание жителей Алтая склонялось, как думается, ко второму ответу, но избегало однозначных решений и категоричности.
Итак, каким же видели мир жители Алтая? Начнем с наиболее общих контуров. Алтайская загадка о равновеликости Неба и Земли формулируется так: «У двух валухов шкуры равны». То, что две основные части мироздания соразмерны, естественно. В фольклоре намечена и форма неба. Это выпуклая чаша или купол, края которого соприкасаются с краями земли. Изрезанная силуэтами гор зубчатая линия горизонта как бы подсказала людям, какой может быть та далекая граница, где небо и земля, колеблясь, то и дело касаются друг друга краями. В алтайском фольклоре говорится о скалах (ачылар-дъабылар «открывающееся-закрывающееся»), стоящих на краю неба и земли. Герой сказания подъезжает