И в эпосе, и в шаманских верованиях, и в жизни человек ощущал эту связь с деревом. В сказаниях говорится, что иногда дерево роняет листья, оборачивающиеся «грамотой»: на листьях появлялись знаки, предсказывающие будущее. Птицы, сидящие на священном дереве, не только отмечают смену времен года, но и предсказывают герою будущее. Они знают сроки его жизни. Если дерево вскармливает (рождает) младенца, то по логике мифологического сознания оно же должно позаботиться о человеке и после смерти. В сказаний «Бай-Балчикай» сын отправляется в лес на поиски матери, уведенной Дьелбегенем. Ему удается освободить мать, а заодно прихватить и дочь Дьелбегеня, на которой он женится. Мстительный Дьелбегень насылает на Эмелчинека (так звали героя) смертельную болезнь. Отец хотел похоронить сына, но обычные способы захоронения оказываются невозможными, ибо Эмелчинек вступил в связь с дочерью самого духа (вспомним, как «свой» мир не принимает охотника, женившегося на хозяйке горы). Его тело не принимают два материнских дерева (эне агаш), отказываются от него река и гора. Примечательные подробности: ведь тут названы все основные элементы эпического ландшафта. В эпосе нередко говорится о погребении на дереве как о некоей норме, — при этом соединяют вершины двух деревьев и устанавливают на них «золотой гроб». В действительности, быть может, умерших хоронили так: заворачивали в берестяное полотнище и укладывали на помост, укрепленный на дереве. Рассказывают, что еще в 30-е годы так хоронили шаманов в Западном Алтае. Умерших младенцев могли похоронить просто в дупле дерева.
В лесу деревья, как считали алтайцы, живут почти так же, как и человек. За ними признавалась способность думать, дышать и разговаривать, ходить друг к другу в гости. Если человек видел во сие падающее дерево, это означало, что скоро в его семье кто-то умрет. Были в лесу и деревья-шаманы — те, у которых раздваивался ствол пли ветви на вершине были переплетены «клубком».
Но самое удивительное обнаруживается в представлениях алтайцев о том, что у каждого рода есть своя порода дерева, от которой он и ведет свое происхождение. Так, родное дерево Принтов — береза, Кузен — сосна, Чус — ель, Саал — лиственница и т. д. Так как пород деревьев меньше, чем родов, многие имеют одно и то же дерево: наряду с Иркитами березу почитают своим деревом роды Кыпчак и Комдош. По сведениям, собранным Л. В. Кыпчаковой, к своему дереву представители рода относились с большим уважением. Его никогда не рубили, а если такая необходимость возникала, приглашали человека другого рода. Род Тодош, почитавший жимолость, использовал ее ветви для лечения бездетных женщин — из них готовили ванны и настои. Это очень показательная ситуация, ведь дерево является предком только для мужчин данного рода, а их жены происходят из другого. И здесь плодоносящая сила дерева-предка как бы передается пришедшей в род женщине.
По-видимому, в далеком прошлом у каждого рода были свои,»» отличные от соседей родовая гора, предок-покровитель в небесном мире и дерево. Весь этот набор составлял как бы портрет данного рода, подчеркивая его отличие от других родов. Сохранились смутные отголоски представлений о том, что кости членов рода сделаны из дерева этого рода. Кстати, и само слово «род» (сеок) переводится как «Кость». У людей старшего поколения сохранилась память о своем родовом дереве, а в прошлом этот признак, вероятно, был куда более значим. Ведь роды, имеющие одно дерево, считались родственными.
Можно полагать, что наиболее важным среди прочих деревьев в мифологии и шаманской практике была береза. Из этого дерева делались рукоятка шаманского бубна, всевозможные фетиши. Говорили, что береза имеет небесное происхождение, что это дерево принадлежит Ульгеню. Но вот мы обнаруживаем — и во множестве! — рассказы о том, что береза — чужое дерево… Вот что сообщает В. И. Вербицкий: «По всеобщему преданию алтайцев, во времена отдаленные Алтай населен был чудью, не имевшей ни ханов, ни зайсанов. В то время не было ни одной березы. Как скоро появилось это небывалое дерево, чудь умозаключила, что ей не сдобровать. Выкопали ямы, утвердили в них столбы для потолка из камней и земли, забрались в эти ямы, подрубили столбы и тем, без дальних хлопот, все дело покончили. Курганов, или больших конусообразных ям, обложенных камнями, которые инородцы признавали за могилы предшествовавшего им народа, в разных местах Алтая весьма много, а особливо по рекам Чарышу, Абаю, Урсулу, Чуе и устью Кенги. Внутри некоторых курганов видны деревянные срубы и были находимы медные стремена, монеты и другие металлические вещи…»
Предания о чуди, похоронившей себя при появлении березы, известны не только на Алтае — они распространены в Сибири от Урала до Байкала (как минимум). Можно было бы думать, что легенды об исчезнувшем народе возникали потому, что люди пытались хоть как-то объяснить происхождение многочисленных археологических памятников, в первую очередь могильников. Но почему повсеместно появление березы — знак скорого пришествия какого-то иного, нового народа? Вернее, в легендах неявно ставится знак равенства между березой и пришельцами. Быть может, действительно береза появилась в Сибири в исторически обозримое время, и этот факт, запечатленный в памяти древнего населения, стал своего рода моделью для будущих легенд? Нет, утверждают палеоботаники, в составе лиственных лесов Сибири береза отнюдь не новичок, и древнейшие обитатели Сибири не могли быть свидетелями ее «нашествия». Но верно другое: березняк первым появляется на вырубках и пожарищах, он заменяет уничтоженные сообщества хвойных деревьев. Правда, проходит время, и прежняя картина может восстановиться. Вот это уже та ситуация, которая была многажды доступна для наблюдения в Сибири. И почему бы не использовать ее для того, чтобы символически обозначить взаимодействие своего и чужого, пришлого населения? Предположим, что так и было.
О каких же пришельцах говорит алтайская легенда? Ответить однозначно нельзя. Вспомним, что племена Северного Алтая вобрали в себя значительный «лесной компонент», продвигаясь на север, тюрки ассимилировали кетские и самодийские группы. И в ту далекую эпоху пришельцами были именно тюрки. Как известно из верований позднейших алтайцев, они делили деревья на две группы: «светлый» и «темный» лес. В первую группу входили береза, лиственница, тополь и осина, во вторую — кедр, сосна, пихта, ель. Известно также деление пород деревьев на «твердые» и «мягкие», что соответствует, видимо, лиственным и хвойным. Сообразно этому «твердыми» или «мягкими» были и кости людей разных родов — ведь они были «сделаны» из древесины родового дерева.
Итак, образуются две группы: деревья «светлые», «твердые», лиственные, и «темные», «мягкие», хвойные. При этом последние обладают еще одной важной для мифологического сознания характеристикой — они вечнозеленые, неизменные, что может толковаться как исконность и деревьев, и ассоциируемых с ними людей. Лиственные деревья отличаются переменчивостью, что вполне годится для характеристики людей пришлых.
На севере Западной Сибири общество хантов и манси делится на две половины (фратрии), каждая из которых обладает собственными сакральными символами. На первом месте среди них дерево. У фратрии Пор это кедр, у фратрии Мось — береза. Кстати, некоторые ученые считают, что предки фратрии Мось когда-то пришли в северную тайгу с юга. Не потому ли они «получили» своим знаком березу?