— Это ничего, это пройдёт, — в полубреду повторял Шура. В голове у него всё начинало путаться.
Леня шел по своим следам. Его шатало под тяжестью Шуриного тела. Больная нога свисала до земли и задевала за кусты, заставляя Шуру стонать. Лёня путался в траве, спотыкался, но бодро шагал вперёд. Теперь он казался себе сильным, отважным мужчиной, от которого зависела жизнь товарища. В одном месте Лёня оступился и пошатнулся. Шура ударился больной ногой о землю, дико вскрикнув, разжал руки и упал на землю.
— Шурик, прости! Больно я тебя зашиб?
Шура лежал молча, запрокинув голову и закусив посиневшую губу. Лёня стоял перед ним, не зная, что делать. Вдруг он всплеснул руками:
— Уй-юй-юй! Какой я глупый. Сначала нужно ногу перевязать.
Лёня достал перочинный ножичек и осторожно разрезал штанину на больной ноге. Нога припухла, покраснела и была горяча. Он ощупал ее.
— У тебя вывих, а не перелом, — определил маленький врач. — Помнишь, на кружке БГСО нам говорили, как определить вывих и перелом? У тебя похоже на вывих. Погоди, — сказал он, видимо, что-то вспомнив. На лице у него появилось решительное, даже суровое, несвойственное ему выражение. Он ещё раз ощупал больную ногу, потом здоровую, опять больную и ещё раз здоровую, и неожиданно дернул больную ногу к себе. В ноге что-то щелкнуло. Шура дико вскрикнул и завыл. Лёня и сам испугался своих врачебных действий.
Шура дико вскрикнул и завыл. Лёня и сам испугался своих врачебных действий.
— Ничего, ничего, — повторял он, с трудом шевеля дрожащими губами. — Когда Женя вывихнула ногу, папа делал так же.
Минуты через три Шура пошевелил больной ногой. Она ныла, но острой, пронизывающей боли не было.
— Погоди, не шевелись, — предупредил Лёня, — Папа говорил, после вправления нужно делать перевязку, а то опять может получиться вывих.
Он снял с себя нижнюю рубашку, разорвал её, содрал с березы кору и, приложив её с обеих сторон к ноге, забинтовал.
— Ну вот, теперь можно отправляться дальше.
Становилось темно, только вечерняя заря давала ещё возможность видеть заметки на кустах и деревьях, которые предусмотрительно наделал Лёня, разыскивая товарища. Нужно было торопиться.
Однако, Лёня был слаб и скоро выбился из сил. Хотя он ободряюще улыбался, но у него дрожали ноги и по бледному лицу градом катился пот.
— Ничего, — говорил он. — Маленько отдохнем и дальше пойдём, только бы след не потерять в темноте.
Теперь Шура попытался идти сам, опираясь на плечо товарища, но и таким способом они подвигались не быстро.
Стало совсем темно, запахло сыростью. Ребят охватил ночной холод. Черные деревья и кусты сплошной стеной надвинулись на них. Ребята остановились. Шура сел на сырую траву, дрожа от холода. Лёня стоял возле. Обоим вспомнилась страшная волчья ночь, и у Лени застучали зубы. Оба они были измучены и бессонной ночью, и волнениями, обоим хотелось спать.
— Лёня, сядь поближе ко мне, все же не так холодно будет, — попросил Шура, Лёня сел и прижался. Вдруг над головами у них что-то засвистело, зашуршало. У Лёни упало сердце.
— Птица, наверное, — сказал Шура, стараясь ободрить и себя и Лёню.
— Аметист один в пещере, боится, наверное. Нас все-таки двое, прошептал Лёня.
Шура думал о том, что он часто бывал несправедлив к Лёне. Он чувствовал себя всегда самым умным, смелым и находчивым. Это развило в нём эгоизм и высокомерие: он не любил считаться ни с чьими мнениями и желаниями, даже с Лёниными. Он всегда делал, как сам хотел. А сейчас он, беспомощный и беззащитный, начинал понимать, что даже самые умные и сильные люди нуждаются в помощи других, что сила — в коллективе. Он чувствовал благодарность к Лёне, и ему хотелось рассказать о своих чувствах товарищу.
— Видно, придётся здесь ночевать, — печально сказал Лёня. — Немного полежу, отдохну и стану разводить костер. — Он прилег на траву и быстро опять поднялся.
— Шура, — прошептал он, задыхаясь от радости, — ведь мы совсем недалеко от потока. Ляг, послушай!
Шура приложил ухо к земле и в самом деле услышал шум потока.
— Вставай, опирайся о меня и пойдём потихоньку, — заторопился Лёня. Оба так обрадовались, будто пещера была им родным домом.
Скоро они сошли на прибрежный песок.
VI
КАЗАЛОСЬ, стоит только пойти на запад, и там где-то, не очень далеко, дом. Однако, шли уже полдня, продираясь сквозь заросли непроходимой тайги, перелезая через колодины, а никаких признаков жилья не было. Наоборот, зашли в такую глушь, что даже солнца не было видно. Лиственницы и сосны стояли почти сплошной стеной. Внизу было сумрачно, стволы деревьев обросли мхом, под ногами чавкала вода, воздух стоял затхлый, как в погребе.