Сел на землю, прислонился спиной к стволу и заснул.
А сирота Чимирик смерть свою совсем близко видит. Громко-громко заплакал он.
Вот уже заворчал, заохал спящий алмыс, как проснётся, ударит топором по тополю, и Чимирику конец.
По дну синего неба кружил серый сокол, добычу искал, круглыми глазами кругом смотрел. И увидал на вершине тополя малыша в чёрной шубе.
— Почему ты сидишь здесь, малыш? О чём плачешь так горько?
— Как не плакать? Под деревом спит алмыс-людоед, проснётся и меня съест.
— Где же твои отец и мать?
— Нет у меня ни отца, ни матери. Сирота я, раб Сюмелу-ная. Его скот пасу, кроме двух серых собак, никто со мной не знается.
Сокол распрямил крылья и улетел. Он спешил на пастбище Сюмелу-пая. он искал двух серых собак.
Сколько времени сидел Чимирик на ветке сломанного тополя, сколько времени алмыс под деревом спал, кто знает? Вдруг чёрная пыль с земли к небу поднялась, белая туча с неба на землю упала. И увидал Чимирик двух серых собак, двух своих верных друзей. Язык свисает у них изо рта, как красное пламя, длинные хвосты по земле стелются. Вцепились серые со-
баки острыми клыками в алмыса и потащили его к чёрной воде чёрного озера.
— Слушай, верный наш Чимирик,— сказал старший псс,— мы нырнём вместе с алмысом в озеро, и, если всплывёт чёрно-бурая кровь, смейся, радуйся. Если красная кровь на воде покажется, плачь, горюй.
Собаки бросипи алмыса в воду и сами нырнули.
Чимирик соскочил с дерева, смотрит на воду, ждёт. Вот по-казалась чёрно-бурая кровь. Чимирик подпрыгнул, в ладоши захлопал. Но тут всплыла кровь красная. Загоревал Чимирик, заплакал. Много-долго не прошло, как опять выступила на воде чёрно-бурая кровь.
Чимирик погладил свои щёки и запел:
Льётся, льётся кровь алмыса. Жирная, как масло, чёрная, как яд. Эй, алмыс, людей глотавший. Чёрной смертью погибай!
Как пропел эти слова Чимирик, так и вышли обе собаки из воды.
Молодая скачет, хвостом виляет, а старая сидит, рану на ноге зализывает.
— Надо целебной травы поискать,— ска.чал Чимирик.
— Некогда, некогда,— ответил старый пёс.— Сперва надо Сюмелу-пая наказать.
Вот пошли искать стойбище Сюмелу-пая. Хромой пёс всё медленнее, медленнее идёт. Потом и вовсе на свой хвост сел:
— Нет, вровень с вами шагать не могу. Ступайте сами, а я останусь в лесу.
И осталась серая собака в чащобе. Много-мало времени прошло, затосковала серая собака. «Если убиты мои друзья, тела их неведомо где высыхают. Если живы, долгкно быть, уже не придут ко мне». Ждала, ждала хромая собака и завыла:
— Сюмелу-у-у-пая у-у-у-били, а меня забы-ы-ы-ли…
и так тоскливо стало серой собаке, что она ещё дальше в лес убежала, ещё громче заплакала.
К людям серая собака теперь не подходит, на зов не отзывается, лаять она отвыкла, хвостом никогда не машет.
И дети, и внуки серой хромой собаки не лают, а громко воют в глухом лесу. Так появились волки на Алтае.
Сколько зим с той поры растаяло, сколько вёсен отцвело, не ведаем, сколько лет минуло, никто не считал, куда ушёл пастушок Чимирик, где вторая собака, никто нам не мог рассказать. За это время скалы рухнули, горы выросли. Там, где леса шумели, камни обнажились, на голых камнях тайга выросла. Давно всё это было, и теперь только сказка осталась.
АК-ЧЕЧЕК — БЕЛЫЙ ЦВЕТОК*
Далеко-далеко, там, где девять рек в один поток слились, у подножия девяти гор, шумел могучими ветвями синий кедр. Под его шёлковой хвоей, опершись на крепкий ствол, давным-давно стоял маленький шалаш.
В том шалаше жил пожелтевший от старости, словно дымом окуренный дед. И было у старика три внучки, одна другой краше.
Вот пошёл дед за дровами. Поднялся на лесистую гору, увидел лиственницу с чёрными сучьями.
— Это дерево на корню высохло. Один раз ударь — оно и упадёт.
Вытащил старик из-за пояса острый, как молодой месяц, топор, ударил по стволу. Вдруг, откуда ни возьмись, выскочил страшный зверь да как вцепится зубами в руку!
— Ой, ой! — заплакал старик.— Отпустп меня! Я тебе что хочешь дам.
— Ладно,— отвечает зверь человечьим голосом.— Отдай мне твою любимую внучку.
Пришёл старик домой и говорит старшей внучке:
— Не пойдёшь ли ты к этому зверю? Я слово дал.
Оглянулась девушка, увидела зверя.
— Лучше,— говорит,— в воду брошусь!
Старик спросил вторую.
— Лучше удавлюсь! — ответила она.
— А ты, Ак-чечёк, мой Белый цветок, не согласишься ли?
Младшая внучка подняла голову. Её круглые глаза полны
слёз.
— Что обещано, то должно быть исполнено. Чему быть, то и будет.
И повёл зверь девочку по долинам, по холмам, через реки, сквозь леса.
Пришли они на золотую поляну, где лиственницы всегда зеленеют, где светлый ключ без умолку стрекочет, где кукушка кукует весь год.
На краю этой поляны, под боком у синей горы, увидела Ак-чечек семь сопок, прозрачных, словно лёд.
Страшный зверь подошёл к средней сопке, ударил лапой — распахнулась в ледяной сопке дверь, и открылся белый высокий дворец.
Вошла Ак-чечек. На столах расписные чаши с едой. На стенах двухструнные топшууры и серебряные свирелн-шобры. Они сами coooii звенят, а невидимые певцы песни поют. На привет они НС отвечают, на зов не откликаются.
Стала жить Ак-чечек в сонке, голубой, как лёд, в белом дворце. Внутри нет никого, снаружи страшный зверь лежит, сторожит девочку день и ночь.
Когда Ак-чечек в своём худом шалаше жила, она утреннюю зарю песней встречала, зарю вечернюю сказкой провожала. Теперь не с кем было ей посмеяться, слово молвить некому.
А старшие сестры вышли замуж за метких охотников. Вот надумали они проведать свою маленькую Ак-чечек:
— Если умерла она, мы хоть над могилой холодной поплачем, если жива — домой увезём.
Собираясь в дорогу, жирного мяса нажарили, в дорожные мешки-арчимаки сложили. Араки наварили, в кожаные ташауры налили. Оседлали сытых иноходцев и отправились в путь.
Услыхал страшный зверь топот копыт, увидал двух сестёр на резвых конях. Ударил лапой, и сверкающий ледяной дворец обернулся жалким шалашом. На голой земле — облезлые звериные шкуры, у костра — почерневшая деревянная чашка.
Вышла Ак-чечек из шалаша, низко сестрам своим поклонилась.
— Милая ты наша Ак-чечек,— заплакали сестры,— не нужно было тебе деда слушать… Садись на коня, взмахни плетью — и даже птица быстрокрылая тебя не догонит.
— Слова своего не нарушу,— молвила Ак-чечек.
— Ох, несчастливая ты родилась. Белый цветок! — вздыхали сестры.— Видно, гордость твоя заставит тебя умереть здесь, в этом грязном шалаше.
Так, причитая и горюя, съели сёстры привезённое мясо, выпили араку, крепко-крепко свою Ак-чечек поцеловали, сели на коней и поскакали домой.
А страшный зверь ударил лапой — исчез шалаш, и на его месте стал дворец краше прежнего.
И вот хан той земли задумал женить своего старшего сына. Всем людям велел он прийти на свадебный пир.
Даже Ак-чечек услыхала об этом празднике, даже Белый цветок позвали на пир.
Заплакала она, в первый раз застонала:
— Ах, не петь мне теперь, не плясать больше на праздниках!..
Страшный зверь подошёл к ней, человечьим голосом заговорил:
— Долго думал я, моя тихая Ак-чечек, чем тебя одарить, как наградить,— и положил к её ногам голотой ключ.— Открой большой сундук.
Золотым ключом Ак-чечск отомкнула алмазный замок. Откинулась кованая крышка. Словно кедровые орехи, насыпаны в сундуке серебряные и золотые украшения. Опустила руки в сундук — будто в белой пене утонули руки в мягких одеждах.
Ак-чечек долго одевалась, выбирая. Но и без выбора, если бы она оделась, всё равно прекраснее её нет никого на земле.