Спрыгнул сирота Чичкан с медвежьей спины, медведю поклонился.
— Будь счастлив, мальчик,— сказал медведь и ушёл.
Отпустил Ер-боко-каан цепь, на землю упал, вскочил, шапку
надел, усы рукой погладил, другой р^’кой в бок упёрся и на Чичкана смотрит. Смотрел, смотрел каан, глаза у него выпучились, усы поднялись, как у тигра. «Под худым седлом ходит добрый конь, в худой шубе растёт богатырь непобедимый»,— под^тиал каан. Рука к золотым пожнам потянулась, глаза кровью налились:
— Мне, великому Ер-боко-каану, и тебе, ничтожному Чичкану, из одной чаши вина не пить, в одном стойбище не жить. Уходи туда, куда на соловом коне не скакал я никогда!
Земли под собой не чуя, выскочил из белого шатра Чичкан. Не оглядываясь, побежал он к своему маленькому, круглому, как сердце, шалашу.
Гнедой, часто-часто перебирая ногами, постукивая кошлтца-ми, ни на шаг от мальчика не отстал, ни на шаг вперёд не забежал.
В шалаше, у потухшего костра, лежала мёртвая овца.
Громко заплакал Чичкан:
— Ярко горевший костёр угас, одна только овца была у меня, да и той уже нет…
Но т^т он вдруг услышал тонкий жалобный голос, поднял голову и >^идел ягнёнка. Крепко поцеловал его Чичкан, осторожно накинул ему на шею мягкий волосяной аркан. Жеребёнку Чичкан надел ремённую узду, в последний раз посмотрел па свой круглый, как сердце, шалаш и пошёл искать себе место для стойбип1;а.
Идут все трое — мальчик, ягнёнок и жеребёнок,— дня не видя, ночи не замечая. Вдруг навстречу им сухой, как осенний лист, старичок Танзаган на маленьком кауром коне:
— Куда п>ть держишь, Чичкан-богатырь?
— Иду туда, где Ер-боко-каан не бывал никогда.
— Видать не видал, а слыхать о такой земле слыхал. Говорят, там овпы пасутся без хозяина, коровы ходят без пастуха, кони резвятся, не зная узды. Там белый шатёр поставлен тому, кто ни зверю, ни человеку никогда не солгал, кто много работал, да мало спал. Иди, Чичкан, куда ягнёнок пойдёт, остановись там, где ягнёнок встанет.
Сказал — и нет его. Где стоял конь — трава примята, куда ускакал — следа не видно.
И опять все трое шли, ни днём, ни ночью не отдыхая. На восьмую ночь ягнёнок встал — не сдвинешь его, будто он в землю врос.
У ног Чичкана тихо-ласково ручей с травой разговор ведёт, над головой звёздные костры жарко горят. Мальчик воды из ручья зачерпнул, сам напился, жеребёнка и ягнёнка напоил, под открытым небом спать лёг.
Утром проснулся — сам себя не узнал. Вместо тул^тза с девяноста девятью заплатами на нём шуба, крытая красным шёлком, ноги обуты в красные кожаные сапоги, под головой чёрный бобровый мех, на постели постланы серые волчьи шкуры, одеяло из красных лисьих шкур. Белая, как сахар, кошма натянута на твёрдые, будто из меди отлитые, лиственничные жерди. Тронешь их — они звенят, толкнёшь — не шелохнувшись стоят.
Вышел Чичкан из белого шатра, увидал против двери золо-
тую коновязь, у коновязи — Гнедой. Сбруя на нём шита жемчугом, седло бронзовыми бляшками украшено.
Чичкан кругом посмотрел — долина будто снегом заметена: белых овец не сосчитать, а впереди ягнёнок с волосяным арканом. На холмах красные стада, на горах несметные табуны.
Выпрямился Чичкан, голову выше поднял, по-богатырски закричал, по-орлиному заклекотал. Приложил к губам маленький железный комыс, густую песню через все долины повёл. Двухструнный юпшуур взял — лёгкая песня по холмам разлилась.
Эту светлую песню услыхали пастухи Ер-бока-каана, на чистый голос прискакали. Увидали они неисчислимые стада, белый шатёр, Гнедого в затканной жемчугом сбруе. Повернули пастухи коней, помчались обратно к своему стойбищу.
Ер-боко-каан, о Чичкане услыхав, как река заб^^рлил, как лёд затреп1;ал. На золотом ложе ему не лежится — постель будто раскалённый камень. Ни пить, ни есть не может, будто кость застряла в горле.
Вскочил на своего солового коня, как буря помчался, как вихрь на вершину горы вз-петел, стойбище Чичкана увидел и горько-ядовито закричал:
— У коровы длинный хвост, только шерсть на нём короткая! Мышонок Чичкан раскинул шатёр, да не жить ему здесь! Завтра на восходе солнца мой отцовский лук покажет свою мощь, мои могучие р^^ки силу свою испытают. Выходи, Чичкан, на смертный бой! Твой шатёр сожгу, твой скот заколю, в котлах сварю, своих воинов потешу. Мне, великому каану, и тебе, жалкому Чичкану, на одной земле не жить!
Сказал, дёрнул повод коня и, не дожидаясь ответа, ускакал.
Заблеяли овцы, замычали коровы, лошади заржали:
— Нет у нас ни когтей, ни клыков, помоги нам, Чичкан-богатырь!
Горько-жалобно заплакал сирота Чичкан. Он лука и стрел в руках никогда не держал, воевать нигде не учился.
Из овечьей шерсти кошма моего белого шатра сваляна, из коровьего молока мой чегень заквашен, мой курут отжат, из конского волоса мои арканы сплетены… Защитить вас, друзья мои, я не умею… Оглянусь назад — кроме тени, нет ничего, руки подниму — только за уши ухватиться можно. Нет у меня отца — он помог бы, нету матери — она пожалела бы. Птенцу, выпавшему из гнезда, не спастись от ястреба. Сироте беззап1;итному войско Ер-боко-каана не одолеть… Бегите отсюда, белые отары, красные стада, быстрые табуны. Я один Ер-боко-каана встречу, я один буду с Ер-боко-кааном биться, пока хватит сил.
Еп1;ё не умолк этот жалобный плач, как послышался голос медведя-великана:
— Возьми, Чичкан, свой синий топор, свой стальной нож. Нарежь крепкие прямые ветки, согни из них т>тие л^’ки, стяни их звеняп1;ей, упругой тетивой. Из орешника настрогай тонкие стрелы, стволы пихт на копья разделай.
Согнул Чичкан луки величиной с сопку, сделал и с ладонь величиной. Были у Чичкана пики, как столбы, были копья всего с большой палец. Резал, гнул, рубил, строгал весь день. Всю ночь при свете костра работал.
И только когда посветлели горы на западе, опустил Чичкан свой синий топор. Но вот заалело небо и на востоке.
Вместе с алой зарёй пришёл в стойбище Чичкана медведь-великан. За большим медведем шли сурки в жёлтых дохах, за сурками медленно, вперевалку, двигались серые барсуки, за барсуками, подталкивая их, спешили росомахи с круглыми щитами на чёрной спине, за росомахами шагали медведи в бурых тулупах.
Малые пики и луки пришлись впору суркам, оружие потяжелее взяли барсуки и росомахи.
Самые тяжёлые, толстые, как брёвна, копья легко, играючи, медведи подняли.
Как огненный бубен, выкатилось на небо утреннее солнце. Вместе с солнцем двинулся к стойбищу Чичкана Ер-боко-каан
со своим непобедимым войском. Звеня бронзовыми доспехами, вызывали воины Чичкана-сироту на смертный бой.
— Ложись! — приказал зверям большой медведь.
Впереди всех залегли сурки и барсуки. За сурками притаились в густой траве росомахи. Позади росомах, в тени деревьев, заняли места медведи.
С одного края этого войска чёрно-жёлтый большой медведь встал, с другого — Чичкан на Гнедом.
В небе солнце поднялось, в долину воины Ер-боко-каана спустились.
Большой медведь дал им близко-близко подойти да вдруг как рявкнет:
— Ма-аш!
Все звери, как один, вскочили, Ер-боко-каан едва успел коня осадить.
Стрелы, как молнии, воинов разят, пики без промаха колют. Глаза зверей синим пламенем полыхают, дыхание их расстилается, как густой туман.
— Э, ма-аш кондутеёр! Вперёд, вперёд! — приказал медведь-великан.
Сурки свистнули, барс^’ки хрюкнули, росомахи зарычали, медведи заревели и двинулись на ханское войско.
— Ойтб-кайраа! Назад, назад! — взвизгнул Ер-боко-каан.
Но звери его приказа не послушались, только ещё свирепее
зубами лязгнули.
Ер-боко-каан дёрнул повод коня, зверям спину показал, за ним побежали непобедимые воины.
Реки выходили из берегов, когда ханское войско бродом шло; камни дымились и рассыпались золой, когда по суше бежа.110.