Ак-кобен прыгнул в лодку, взял коня за повод, сам от 6epeia оттолкнулся и, голоса не жалея, громко, зычно заплакал:
— Алып-манаш, верный друг, я в живых тебя не застал. Бело-серый конь твой, разметав гриву, на земле лежит. Сам ты, Алып-манаш-богатырь, непробудным сном спишь, уронив голову на рукав.
Седой, как лебедь, старик горьких слёз не сдержал. Иссохшей рукой он достал из своей сумы девятигранную литую стрелу. Литая эта стрела потускнела, красная медь позеленела.
— Да, видать, худо пришлось тебе, Алып-манаш-дитя,—
вздохнул старик,— Однако остриё у стрелы ещё не затупилось, если стрелу песком потереть, она, как новая, засияет. Если Алып-манашу помочь, он живой встанет.
Ак-кобен, громко Альш-манаша оплакивая, шапкой слёзы утирая, взял из тёмной стариковской руки позеленевшую стрелу в свою белую руку. Из белых рук он стрелу уронил, стрела в чёрной воде потонула.
— Стреле упавшей вновь не засиять, Алып-манашу-богатырю живым не встать! — сказал Ак-кобен.
Выпрыгнул из лодки на берег, легко в седло вскочил, запел-засвистал, повод к стойбищу старика Байбарака повернул.
Вот увидал Ак-кобен: далеко-далеко в синем небе вьётся тонкий, как конский волос, белый дым. А вскоре и стойбище показалось — большой аил, высокая коновязь. Тут Ак-кобен кулаком глаза потёр — громко заплакал. То на одну сторону, то на другую с седла валится, кисточкой своей шапки землю метёт.
Приехал к большому аилу, спешился, голову низко склонил, голосом тихим сказал:
— Альш-манаша-друга я в живых не застал. Бело-серый конь его, разметав гриву, на земле лежит, сам Альш-манаш-богатырь непробудным сном спит, уронив голову на рукав.
Байбарак-отец и Эрмен-чечен-мать свои слёзы со слезами Ак-кобена смешали. Ласковая Эрке-коо-сестра одежду на себе разорвала, косы шёлковые растрепала. Тихо плакала не жена, не вдова — Кюмюжек-аару…
Алып-манаш лежал в глубокой яме, запертый крепко-накрепко лесистой горой. Сколько раз солнце вставало, он не видал, какие созвездия ночами по небу ходили, он не знал. PI когда вдруг звезда сорвалась с неба и, стукнувшись оземь, встала конём, Алып-манаш не услышал.
Громко заржал бело-серый конь, топнул передней ногой,
крепко задней лягнул — тяжёлая гора пополам раскололась. Чёрная земля от звонкого ржания развеялась.
Алып-манаш со дна ямы увидел дно неба.
— Доколе буду здесь в яме сидеть! — воскликнул Алып-манаш.
Разъярясь, цепи рванул, рассвирепев, девяносто девять цепей разорвал.
Конь опустил в яму длинный, как Млечный Путь, хвост.
Алып-манаш вскочил, ухватился за конский хвост, но конь вытащить богатыря из ямы не смог — хвост оборвался.
Бело-серый конь, как бык, замычал, как медведь, заревел. Сквозь леса, по горам, по камням, как олень, побежал. С разбегу ударил копытом по железному тополю. Высокое дерево задрожало, ветвями небо оцарапав, на землю пало. Бело-серый конь притащил дерево к яме и столкнул его.
Алып-манаш обхватил могучими руками крепкий ствол тополя, из ямы вышел, бело-серого коня обнял, заплакал:
— Я тебе плетью круп до кости рассек, рот уздой разорвал, а ты спас меня, верный конь.
Шерсть коня, омытая слезами Алып-манаша, как серебряная, засияла, хвост вырос краше прежнего, заструился, заискрился, будто звёздами пронизанный.
Алып-манаш, прощенья у коня попросив, стал ещё краше. Он поднял своё оружие с земли, вскочил на коня и помчался к стойбищу Ак-каана.
Семиголовый Дьельбеген в своём гнезде на высокой горе сидел. Увидал богатыря, увидал бело-серого коня, вскочил на Туу-ээзи, синего быка, и тоже в стойбище поспешил.
На целый день, на целую ночь опередив Алып-манаша, явился Дьельбеген к Ак-каану:
— Алып-манаш цепи разорвал, из ямы вышел и скачет сюда верхом на бело-сером коне.
Ак-каан созвал ближние и дальние войска, сам на бело-чалом коно впереди всех двинулся. Рядом с отцом скакала на огненно-рышем коне Эрке-каракчи. Кайчи-песельники позади неё на чёрных иноходцах ехали. Ни на минуту не умолкая, они ей хвалу пели:
Рука твоя, Эрке-каракчи, пусть не дрогнет,
Лук твой, Эрке-каракчи, пусть не колыхнётся.
Стрела, тобой пущенная, пусть не ошибётся.
Меч твой, на звёздах калённый, на ледниках стуженный.
Об луну навострённый, пусть не притупится…
Услыхав эту песню, Алып-манаш коня поторопил, навстречу несметному войску быстрее птицы полетел. Свистят копья, гудят мечи, звенят стрелы. Алып-манаш пикой колет — и воины падают, как деревья в буран, войско редеет, как срубленный лес. Алып-манаш мечом взмахнёт — и падает войско, как скошенная трава. Сраженья такого никто не видыва.и, о бое таком никто не слыхивал. Бело-серыы конь опрокидывал конных, топтал пеших.
Сквозь бесчисленное войско Алып-манаш пробивал себе путь к Ак-каану, чтобы сразиться с ним один на один.
Ак-каан стоял под тысячелетним тополем верхом на своём бело-чалом коне, обнажив острую, как лезвие молодого месяца, саблю.
Будто гора с горой богатыри сошлись, словно молния с молнией, скрестились их сабли, разбились на куски и выпали из рук. Свирепо закричав, громко-пронзительно свистнув, богатыри на конях близко-близко съеха.1ись, ударились друг о друга их пики. От этого грома горы рухнули, моря вышли из берегов, кони ушли в землю по бабки. Богатыри схватили друг друга за воротники, тут земля и небо покачнулись. Кони ушли в землю по колени, воротники от шуб оторвались.
Алып-манаш левой рукой схватился за пояс Ак-каана и выдернул злодея из седла. Правой рукой он высоко поднял свой
тяжёлый меч и, размахнувшись, рассек пополам тысячелетнее, твёрдое, как скала, дерево, сунул в эту щель Ак-каана, а дерево скрутил узлом, словно пояс.
— Вечно сиди здесь, свирепый Ак-каан,— сказал Алып-ма-наш.— Семьдесят народов, что ты разорил, пусть идут теперь в свои края, пусть мирно живут.
И когда все народы кочевать на свои земли собрались, Альш-манаш сказал им:
— От свирепой плети Ак-каана вам теперь не дрожать, от коварства Ак-каана не страдать. Но если сами воевать начнёте, меня не зовите, помощи не ждите.
Алып-манаш скачет, вперёд не глядит, назад не оглядывается. Он смотрит на гневную Эрке-каракчи. Брови её изогнуты, как тугой лук, из глаз сыплются молнии. Меч в её руке сверкает, играет, правых и виноватых разит. Грозно взглянул на неё Алып-манаш, и меч упал из её руки, лук, с плеча снятый, дрогнул, стрела раньше времени с тетивы сорвалась, под копытами коня переломилась.
Алып-манаш близко-близко к Эрке-каракчи подскакал, рядом с её огненно-рыжим конём своего бело-серого коня пустил.
— Перед небом и землёй всегда вместе быть клялись — клятву ты нарушила. Неразлучными быть обещали — обещанья ты не сдержала. Внезапным сном сражённого меня ты не пощадила, цепями окованного меня ты покинула.
Поднял плеть и ударил Эрке-каракчи.
Слова в ответ она не сказала, на удар ударом не ответила. Хлестнула огненно-рыжего коня и умчалась неведомо куда.
Алып-манаш догнать её не захотел, в полон взять не пожелал, к отважным воинам оборотясь, сказал:
— Я не с вами сражался, на вас не в обиде, дани-выкупа с вас не потребую. Мести моей не страшитесь, догнать меня не надейтесь. Но если в бою доведётся нам встретиться — пощады не ждите, милости не просите.
Алып-манаш повернул поводом коня и поскакал к родному стойбищу.
Алып-манаш прискакал к берегу бурной реки. Бепо-серый конь обернулся тощим жеребёнком, сам богатырь превратился в нищего Тас-таракая. Кадык впереди подбородка торчит, горб выше головы, косёнки свесились на глаза.
Но старик перевозчик разглядел под этими космами горячие глаза, узнал их огонь:
— Э-э, Тас-таракай, богатырь Алып-манаш не сын ли тебе?
Усмехнулся горбун, старика попросил:
— Дедушка, переправьте меня на ту сторону.