Телдекпей-кам опустился на белую кошму, рукавом отёр пот со лба, пальцами расправил спутанную бороду, взял с берестяного подноса сердце козла, съел его и сказал:
— Прогоните Шёлковую кисточку, злой дух сидит в ней. Пока она по стойбиш,у ходит, отец её здоровым пе встанет. Горе-беда эту долину не оставит. Малые дети навеки уснут, отцы их и деды страшной смертью умрут.
Женщины со страху лицом вниз на зем.лю упали, старики с горя ладони к глазам прижали. Юноши на Шёлковую кисточку посмотрели, два раза покраснели, два раза поблед-не.ли.
— Посадите Шёлковую кисточку в деревянную бочку,— гудел кам,— стяните бочку девятью железными обручами, заколотите дно медными гвоздями, бросьте в бурную реку…
Сказал, сел на лохматого коня и поскакал к берегу бурной реки, к своему берестяному аилу.
— Э-эи,—крикнул он своим рабам,—ступайте на реку! Вода ггринесёт мне большую бочку, поймайте её, сюда притащите, а сами бегите в лес. Плач услышите — не оборачивайтесь. Стон,
крик по лесу разольётся — ие оглядывайтесь. Раньше, чем через три дня, в мой аил не приходите.
Семь дней, семь ночей люди на стойбище не решались посадить в бочку милую девочку. Семь дней, семь ночей с девочкой прош,а:шсь. На восьмой посадили Шёлковую кисточку в деревянную бочку, стянулп бочку девятью железными обручами, забили дно модными гвоздями и бросили в бурную реку.
В тот день у реки сидел па крутом берегу сирота рыбак Балыкчй.
Увидал оп бочку, выловил её, принёс в свой шалаш, взял топор, выбил дно, а там— девочка!
Как стоял Балыкчи с топором в руке, так и остался стоять. С.ТГОВНО кузнечик, подпрыгнуло его сердце.
— Девочка, как тебя зовут?
— Шёлковая кисточка.
— Кто посадил тебя в бочку?
— Телдекпей-кам повелел.
Вышла девочка из бочки, ъизко-низко рыбаку пок.чонилась.
Тут рыбак свистнул собаку, свирепую, как барс. Посадил Балыкчи собаку в бочку, забил дно медными гвоздями и бросил в реку.
Вот увида.тги эту бочку рабы Телдекпеи-кама, вытащили её, принесли в берестяной аил, поставили перед старым колдуном, а сами убежали в лес.
Всё сделали, как приказал нам. Но ещё до леса не дошли, крик услыхали.
— Помогите,— кричал кам,— помогите!
Однако рабы, плач услыхав, не обернулись, стон ус-иыхав, не оглянулись — так приказал кам.
Только через три дня пришли они из леса домой. Кам лежал на земле чуть жив. Одежда его была в клочья и.дорвана, борода спутана, брови взлохмачены. Шубы двухпудовой больше ему не надевать, в кожаный бубен не стучать, людей не стращать.
А девочка осталась жить в зелёном шалаше. Балыкчи не ходил теперь рыбу удить. Сколько раз, бывало, возьмёт удочку, шагнёт к реке, оглянется, увидит девочку на пороге шалаша, и ноги сами несут его обратно. Никак не мог он наглядеться на Шёлковую кисточку.
И вот взяла девочка кусок бересты, нарисовала соком ягод и цветов на ней своё лицо. Прибила бересту к па.т1ке, палку воткнула в землю у самой воды. Теперь рыбаку веселее было сидеть у реки. Торко-чачак смотрела на него с бересты как живая.
Однажды заг.т1яделся Балыкчи на разрисованную бересту и не заметил, как большая рыба клюну.т1а, удилище выпало из рук, сбило палку, береста унала в воду и уплыла.
Как узнала про то девочка, громко заплакала, запричитала, ладонями стала тереть брови, пальцами растрепала косы.
— Кто найдёт бересту, тот сюда придёт! Поспеши, поспеши, Баликчи, догони, догони бересту! Выверни свою козью шубу мехом наружу, чтобы тебя не узнали, сядь на синего быка и скачи вдоль по берегу.
Надел Балыкчи козью шубу мехом наружу, сел на синего быка, поскакал вдоль по берегу реки.
А разрисованная береста плыла всё дальше, всё быстрее. Догнать её Балыкчи не поспел.
Принесла вода бересту в устье реки, здесь она зацепилась за ветку тальника и повисла над быстрой водой.
В устье этой реки, па бескрайних лугах, раскинулось стойбище Кара-каана. Бесчисленные стада белого и красного скота паслись в густой траве.
Увидали пастухи на красном тальнике белую бересту. Подошли поближе, взглянули и загляде-^гись. Шапки их вода унесла, стада их по лесам разбрелись.
— Какой сегодня праздник? Чью справляете свадьбу? — загремел Кара-каан, подскакав к пастухам.— Эй, вы! Лентяи!
Он девятихвостую плеть высоко поднял, но увидал бересту и плеть уронил.
С бересты глядела девочка. Губы у неё — едва раскрывшийся алый цветок, глаза — ягоды черёмухи, брови — две радуги, ресницы, словно стрелы, разят.
Схватил Кара-каан бересту, сунул за пазуху и закричая страшным голосом:
— Эй, вы! Силачи, богатыри, альшы и герои! Сейчас же на коней садитесь! Если эту девочку мы не найдём, я всех вас пикой заколю, стрелой застрелю, в кипятке сварю.
Тронул повод коня и поскакал к истоку реки. Следом за пим мчались воины, гремя тяжёлыми доспехами из красной меди и жёлтой бронзы.
Позади войска конюшие вели в поводу белого, как серебро, быстрого, как мысль, иноходца.
Увидав это грозное войско. Шёлковая кисточка не заплакала,
не засмеялась. Молча села на белого, как серебро, иноходца, в расшитое жемчугом седло.
Так, не плача, не смеясь, ни с кем не заговаривая, никому не отвечая, жила девочка в шатре Кара-каана.
Вдруг одним солнечным утром она в ладоши захлопала, засмеялась, запела и выбежала из шатра.
Посмотрел Кара-каан, куда она смотрит, побежал, куда она бежала, и увидал молодца в козьей шубе мехом наружу, верхом на синем быке.
— Это он тебя рассмешил. Шёлковая кисточка? Я тоже могу надеть рваную шубу, сесть на синего быка не побоюсь! Улыбнись ты и мне так же весело, спой так же звонко.
И Кара-каан сорвал с плеч Балыкчи козью шубу, на себя падел, к синему быку подошёл, за повод взялся, левую ногу в железное стремя поставил.
— Моо, моо! — заревел бык и, не дав хану перекинуть через седло правую ногу, потащил его по долинам и холмам.
От стыда лопнула чёрная печень Кара-каана, от гнева разорвалось его круглое сердце.
А Шёлковая кисточка взяла рыбака-сироту Балыкчи за правую руку, и они вернулись вдвоём в свой зелёный шалаш.
Найдите и вы своё счастье, как они своё нашли.
Тут и пашей сказке конец.
БОГАТЫРЬ КУЛАКЧА
Жил-был когда-то в берестяном аиле старик Кураны со своею старухой. Зубы у старика пожелтели, кожа высохла, бородёнка белая стала, как у белого козла. Но сам старик быстрый, лёгкий был, всякое дело у него спорилось. К старости спина у него сол нулась, и прозвали его Кураны-горбатый.
Не было у стариков ни земли, ни скота, а всё их имение — пегий конь. Ноги коня с годами длинной шерстью, как мохом, обросли, грива, словно инеем подёрнутая, поседела. Верхом на пегом коне старик Кураны пас неисчислимые стада Чада к-пая.
Вот однажды заболела старуха, и пошёл старик к Чадак-паю. Низко ему поклонился:
— Помогите нам.
На стойбище Чадак-пая шёл большой пир, гости мясо ели, чай пили.
— Помогу, помогу. Такому верному пастуху как не помочь? — сказал Чадак-пай.— Мы сегодня двадцать баранов зарезали,— возьми себе все сорок бараньих ушей, сваришь своей старухе похлёбку.