Понравилась ему только сорока — она веселая.
После свадьбы павлин выщипал из своей груди темнозеленые перья и положил их сороке на спину и на хвост. Заважничала сорока. Ничего не делает. Сидит — перебирает новые перья. Летит — новыми перьями блещет. Утром чуть свет выскочит из гнезда, и нет ее до ночи.
— Куда ты спешишь, сорока? — спрашивает ее павлин.
— Куда хочу.
— Где ты была, сорока?
— Где хотела.
Рассердился павлин. Еще затемно, пока сорока спала, он тихо слетел с гнезда и спрятался за кустом акации. Утром сорока распахнула свою крытую черным шелком шубу и полетела, сверкая белой оторочкой.
Павлин — за ней. Они прилетели к жилью человека. Сорока тут же спустилась на помойку и стала клевать отбросы.
— Как тебе не стыдно?! — крикнул павлин. — Сейчас же лети домой!
А сорока даже не оборачивается: клюет да клюет.
Подлетел к ней павлин, стукнул ее клювом по голове.
— Больше, — говорит, — ты мне не жена!
С тех пор, роясь в отбросах, сорока все головой вертит и детей своих учит:
— Один раз клюнь, а пять раз оглянись — не то павлин прилетит, по голове стукнет.
Крепко помнят это сорочьи дети. Клюнут раз — и обернутся. Клюнут — и вокруг поглядят.
Дядя медведь
На холмистом Алтае жил когда-то в белом дворце Ер-Боко-Каан. Глаза у него запухли, будто веки пчела ужалила. Лицо серое, как лошадиная селезенка. Когда Ер-Боко-Каан стоял, он всегда одной рукой усы гладил, другой в бок упирался. Зимой Ер-Боко-Каана мороз не ущипнет. Летом дождь на него не капнет. Бока его на мягком мехе нежатся. Губы лоснятся от жирной еды.
Вот раз вызвал Ер-Боко-Каан самых славных богатырей и говорит:
— У истока семи рек, где семь гор из одного подола поднялись, на глубине семидесяти сажен есть каменная пещера. В той пещере живет большой медведь: он спереди желтый, а сзади черный. Этот медведь над медведями хан. Изловите его, пригоните к моему дворцу. Пусть хан-медведь сидит у меня на цепи, как собака. Я один хочу ханом быть.
Вздрогнули могучие богатыри. Их бронзовые доспехи зазвенели, как листья в осиновом бору. Пятясь, вышли из белого дворца.
Много месяцев бродили они по горам, скитались в лесах— медведя не нашли. Повернули коней, едут обратно. Впереди них малые дети без шапок идут, за ними старики в длинных шубах. Пришли ко дворцу, как один на землю пали:
— Великий хан, зайсана-медведя никак не поймать!
В гневе Ер-Боко-Каан, подобно небу, загремел. Как железо, засверкал. Распахнул золотую дверь, ногу на порог занес и споткнулся. Ему под ноги попал мальчик-раб, по прозвищу Чичкан-мышь. Две любимые жены подхватили Ер-Боко-Каана под обе руки. Два свирепых палача схватили Чичкана за ноги.
— Всесильный хан! — крикнул мальчик. — Убить меня всегда успеете. Позвольте сначала — приведу вам большого медведя.
Ер-Боко-Каан посмотрел в темнокарие глаза Чичкана. Ростом сирота Чичкан был невелик. Однако плечи широкие. Ноги будто из бронзы.
— Обманешь меня, мышонок, — в котел тебя кину. Твою кровь выцежу, твое мясо искрошу, твои коси растолку.
Где стоял Чичкан, там уж нет его. Он ушел к семи горам, к истоку семи рек, к той пещере, что лежит на глубине семидесяти сажен.
Назад пути у него не было. В сторону Чичкан боялся посмотреть.
От голода упал он на камни и видит: висят на скале, будто слезы, прозрачные капли росы.
Чичкан открыл рот. Две росинки упали ему на язык. И сразу два голоса услышал Чичкан:
— Карр! Карр! Что ты тут делаешь, брат мой?
— Крр! Крра! Я человека сторожу. Смерти его жду. Хочу глаза его выклевать.
— Карр! Зачем время терять? Лети-ка лучше на болото — там жеребенок увяз. Лошадь умрет раньше человека.
— Крры, крры! Этот человек почти мертвый.
Один ворон улетел, другой остался.
«Кто научил меня птиц понимать?» удивляется Чичкан.
Смерть была от него совсем близко, а теперь он уже голову поднимает, на ноги встает.
— Ах, карр! — вздохнул ворон. — Прав был мой брат. Этот человек не скоро умрет.
От огорчения лопнуло сердце у ворона, и он упал мертвый к ногам Чичкана.
Чичкан поднялся на гору и увидел: черным дымом бушует лесной пожар.
— Бл, бл, бл, горрю! — кричал маленький медвежонок.
Чичкан подхватил медвежонка на руки и вынес его из огня.
— Хм-кха… — всхлипнул малыш. — Ты меня от смерти спас, я теперь тебя всегда уважать буду.
И медвежонок вперевалку побежал домой.
Чичкан пошел дальше.
— И го-горе! И го-оре! — кричал увязший в болоте жеребенок.