Сейчас конь с коровой не водится. А было время, даже родственниками считались. Вот раз летом пошли два друга на зеленый луг.
— Вон густая актамыр-трава. Пожалуйста, корова, кушай!
— Нет, дядя-конь, это тебе пусть будет актамыр-трава.
Так ходили они по светлым холмам. От жары бока у них потемнели. Оводы роями, словно пчелы, вьются. Захотелось им в тень. Спустились в прохладную долину.
— Мо, дядя-конь, мо-о-о… — замычала корова. — Что там лежит?
Конь медленно глазом повел: на дне темного оврага спокойно спало созвездие Улькер[11].
Поднял конь ногу и своим копытом рот корове заткнул.
— Пшш… Не мычи! Пока эти звезды спят, придавим их копытами к земле.
— Мо-о-о, я первая увидала! Я первая наступлю!
— Стой! Не глупи! Твои копыта меньше моих, твои мышцы слабее моих. Не удержишь.
Но корова своего дядю-коня не послушала, прыгнула всеми четырьмя копытами на спящее созвездие.
Встрепенулись звезды, зашипели. Пополам треснули коровьи копыта, и через эту щель созвездие Улькер взвилось со дна оврага на дно неба.
— И-хо-хо! — заржал конь. — Теперь на свои ноги взгляни. Как вилы! Больше мы не родня.
Широко махая шелковым хвостом, без оглядки ускакал конь.
С того времени стали у коровы парные копыта.
А созвездия Улькер с тех самых пор летом не сыщешь ни в небе, ни на земле. На лето оно прячется от копытного скота в зыбкое болото.
Золотая чойчойка
Когда Караты-хан умер, вместе с ним положили в могилу его шубу, шкуры, на чем он спал, и чойчойку, из какой пил. А чойчойка была золотая. Сын Караты-хана, молодой Кёз-Кичинек, эту чойчойку никак забыть не мог: ведь она была золотая! Вот позвал Кёз-Кичинек сироту-раба.
— Пойди, вонючий Диту, к моему отцу, принеси мне с того света золотую чойчойку. Не пойдёшь — я у тебя живого душу вырву, мертвого тебя в куски разорву!
Спустился Диту в долину — что делать, не знает. Как на тот свет попасть, ему неизвестно. Идет, куда ноги ведут. Повстречал он сухую, как осенний лист, старушонку.
— Милый мальчик, почему ты такой темносиний?
— Мне сын Караты-хана велел к своему умершему отцу сходить, а дороги я туда не знаю.
Старушка села на землю, откашлялась.
— Ты всё на запад иди. В западной стороне вход в подземный мир. Вот тебе семь гребней, сынок, семь иголок с ниткой, семь железных столбов. Если ум у тебя есть, эти вещи тебе пригодятся.
Где сидела старуха, там примялась трава. Куда ушла старуха, не заметил Диту и следов ее не нашел. Он повернул к западу, пришел туда, где дня нет, и увидел под ногами глубокую яму. Спустился вниз.
— Ааа!.. — раздался из глубины пронзительный крик, и семь косматых девушек окружили Диту, — Мы твои глаза выцарапаем! Живот разорвем! Здесь живым места нет!
Диту бросил наземь семь гребней. Девушки тут же сели на пол и стали расчесывать свои косы. А Диту побежал дальше.
— Ооо!.. — завыло впереди, и семь женщин ринулись навстречу Диту. — Живой! Сейчас же умри!
Диту кинул им семь иголок с ниткой, и женщины тут же принялись зашивать свои ветхие шубы.
— И-а-и-а… ио… ио!.. — заревели семь верблюдов и, качая горбами, побежали навстречу Диту.
Но он успел воткнуть в землю семь столбов.
Верблюды стали шорхаться о железные грани.
А Диту всё идет да идет. Вот подошел к большой пещере. Перед пещерой сидит сам Караты-хан — пьет из золотой чойчойки густую араку.
— Как живешь, вонючий Диту?
— Хорошо. А вы как здесь существуете, великий хан?
— Замечательно! Если бы ты знал, Диту, какой табак мы здесь курим, не захотел бы ты живым остаться. Ради этого табаку, честное слово, умереть не жаль!
Караты-хан поставил золотую чойчойку на пол и закурил длинную трубку. Диту схватил чойчойку и давай бежать. Караты-хан — за ним, но никак догнать не может: Караты-хан умер очень старым, а Диту всего — шестнадцать лет.
— Эй, верблюды! — крикнул Караты-хан — Ловите Диту, держите Диту!
— Йок, нет, — ответили верблюды. — Когда мы об угол твоей пещеры шорхались, ты нас батогами гнал, а этот Диту всем нам по железному столбу поставил.
— Хватайте его, не пускайте! — крикнул Караты-хан старым женщинам.
— Нет, — ответили женщины. — Ты нам за семь лет ни разу новой одежды не подарил, даже звериных жил не дал, чтобы наши лохмотья зашить, а этот Диту принес нам иголки и нитки.
И Диту свободно пробежал. Караты-хан — за ним.
— Эй вы, — крикнул он девушкам, — поймайте Диту, свяжите его! Сюда притащите!
— Нет! Ты за семь лет нам, семерым, ни одного гребня не дал, а этот Диту всем нам подарил по расческе.