Самые мелкие пики и луки пришлись впору суркам, оружие покрупней расхватали барсуки. Росомахи долго спорили, кому что брать, потом все разом вцепились в луки. Тяжелые копья медведи легко подняли.
— Ложись! — приказал хан-медведь.
Впереди всех залегли сурки. За сурками повалились барсуки. За барсуками — росомахи. За росомахами — медведи. На одном конце войска черно-желтый зайсан-медведь стоит. С другого — Чичкан-мышонок верхом на темногнедом коне встал.
В далеком краю неба показалась полоса зари. Из серой долины двинулся к черной горе Ер-Боко-Каан со всем своим войском. Большой медведь дал ему совсем близко подойти да как рявкнет:
— Э-э мааш! Ончогор тураар!
Все звери, как один, встали. Все, как один, подняли пики. Ер-Боко-Каан едва успел коня осадить: перед ним пики — как частый лес. Глаза зверей синим пламенем горят. Дыхание расстилается, словно густой туман.
— Э-э мааш, кондутеер! — приказал медведь.
Вскрикнули сурки. Захрюкали барсуки. Росомахи фыркнули. Медведи, как гром, рычат.
— Ойто кайрааа! — взвизгнул Ер-Боко-Каан. — Назад, назад!
И, не помня себя, он первый повернул повод коня. За ним побежали богатыри, силачи и герои.
Реки выходили из берегов, когда это войско бродом шло. Камни в горах рассыпались, как зола. Все цветы в долинах увяли. Ер-Боко-Каан сам не заметил, как своими пятками белый дворец, все добро свое в пыль столок.
Вот как быстро бежал Ер-Боко-Каан от сурков и от барсуков! Бег его ни скалы, ни моря остановить не могли.
К какому краю земли отступил Ер-Боко-Каан, никто не знает. Пришел ли ум к нему обратно, этого тоже нам не могли сказать. Даже имя Ер-Боко-Каана на Алтае давно позабыто.
Зато хорошо помнят люди, как большой медведь помог сироте Чичкану. В память той дружбы алтайцы считают медведя старшим братом человека. Никогда его имени просто не назовут, а всегда с уважением медведя Абаай — дядей — зовут.
Летучая мышь
Теперь летучая мышь только ночами летает. А было время — она летала и днем.
Летит она как-то, а навстречу — ястреб.
— Однако, — говорит, — почтенная, я тебя три года ищу.
— Зачем же вы меня ищете?
— Все птицы свою дань давно уплатили, ты одна в долгу.
— Я? — удивилась летучая мышь. — Да разве я птица?
Спустилась в траву и побежала.
«В самом деле, — подумал ястреб, — это зверь».
Прибежала летучая мышь к холмам, где частые сосны растут, а навстречу ей серебряная лиса.
— Добрый день, уважаемая! Я тебя седьмой год ищу.
— Зачем же вы меня ищете?
— Все звери мне подать уплатили, только с тебя еще причитается.
— С меня? — удивилась летучая мышь. — Да разве я зверь?
Расправила крылья и улетела.
«В самом деле, — подумала лиса, — это птица».
С того времени, боясь лисы, летучая мышь бегать совсем перестала: от страха у нее ноги отсохли. И летать днем она тоже не смеет — ястреба опасается.
Жадный глухарь
Поздней осенью прилетели птицы из опушку леса. Пора им в теплые края. Семь суток собирались, друг с другом перекликались:
— Все ли тут? Тут ли все? Все иль нет?
Оказывается, глухаря не хватает. Стукнул беркут своим горбатым носом по сухой ветке, стукнул еще раз и приказал молодой тетерке позвать глухаря. Свистя крыльями, прилетела тетерка в чащу леса. Видит — глухарь на кедре сидит, орехи из шишек лущит.
— Уважаемый глухарь! Мы все хотим в теплые края. Вас одного уже семь суток ждем.
— Ну-ну, не болтайте зря! В теплую землю лететь не к спеху. Сколько еще здесь орехов осталось! Неужели все это надо бросить?
Тетерка вернулась на опушку леса.
— Глухарь, — говорит она, — орехи ест, улетать не торопится.
Послал тогда беркут быстрого ястреба. Закружил ястреб над большим кедром. А глухарь все сидит, клювом скрипит, орехи из шишек выбирает.
— Ой, глухарь, тебя птицы четырнадцать суток ждут! Пора в теплые края лететь.
— Нечего, нечего торопиться, — проскрипел глухарь. — Успеем. Перед дорогой надо покушать.
Рассердился беркут и впереди всех птиц полетел в теплые земли.
А глухарь еще семь дней орехи выбирал. На восьмой вздохнул он, клюв о перья почистил.
«Нет, видно, не хватит у меня сил все это съесть. Придется белкам оставить».
И он полетел на опушку леса.
Что такое?
У кедров хвоя осыпалась. Ветки голыми прутьями машут. Это птицы две недели глухаря ждали, всю хвою склевали. Подножья деревьев белые, как снегом заметенные, стоят. Это птицы, глухаря поджидая, перья свои чистили.
Горько заплакал, заскрипел глухарь:
— Из всех птиц только я в лесу остался! Как же я буду один зимовать?
От слез покраснели у глухаря брови.
С тех пор все дети его, и внуки, и племянники, эту историю слушая, горько плачут. И у всех детей глухаря, и у внуков, и у племянников брови, как рябина, красные.
Кабарга-лакомка
У опушки черного леса, на берегу быстрой реки, возле богатых лиственниц жили дед и бабушка. Они под старость, точно зайцы к зиме, совсем побелели.
Никого, ничего у них не было, только синяя корова. Старик ночами сказки сказывал, песни свистал. Старуха шкуры звериные разминала, слушала. И так эти сказки гладко текли, что из полусонного черного леса, с высоких камней чуткая кабарга прибегала слушать. Свет костра белел на ее длинных клыках. Всю ночь слушала.
Но вот раз и днем кабарга не утерпела. Осторожно, тонкими ногами перебирая, спустилась к шалашу. У шалаша стоял полный казан молока. Кабарга опустила морду в казан, половину молока выпила.
Вернулась старуха домой.
— Шестьдесят лет под этим шалашом живем — воров не было. Кто молоко выпил?
От стыда убежала кабарга на горные уступы, поднялась на ускользающие от глаз скалы. Здесь крылатой птице негде сесть. Сюда когтистым зверям не вскарабкаться.
А утром кабарга, соскучившись по молоку, пришла легким шагом к шалашу. Опять молоко выпила и унеслась.
Рассердились старики, воткнули в землю три высоких кола и подняли тяжелый казан. Наутро прибежала кабарга, губами пожевала.
— Бшшш… — головой повела. — Пшш! Меня испугались — молоко повыше подняли.
Стукнула передними копытами — казан качнулся и выплеснул молоко кабарге на спину.
Покрылась серая спина молочными пятнами. Сколько по земле каталась кабарга, сколько о камни терлась, белые пятна стереть нельзя.
Стыдясь этой отметины, кабарга теперь к серым камням жмется, в непроходимой чаще леса прячется. Чтоб пугливую кабаргу настичь, должен охотник сказку спеть, песню засвистать. Не вытерпит чуткая кабарга, выйдет, поставит уши и слушает.
Вот тут-то и стреляют ее.
Мактанчик-таш
Была девушка Кыпту-Торко. На ней семь шелковых халатов: желтый до земли, голубой до пят, розовый по щиколотки, а еще белый, лиловый, зеленый, красный. Короче. Короче. Короче.