Яланаш взял из-под головы обгорелую плаху и бросил в лису.
— Смеешься!
Лиса подпрыгнула, и плаха задела только ее левую заднюю лапу.
Прихрамывая, побежала лиса к Караты-хану.
— Великий хан! Яланаш просит ваш большой котел. Он этим котлом хочет масло мерить.
— Ты — глупая лиса, — отвечает Караты-хан. — У Яла-наша ни одной коровы нет. Капли молока ему негде взять. Откуда же у него масло?
— Солнцем клянусь, не знаю, великий хан, но масла у Яланаша так много, что из аила на камни течет. Я поскользнулась, чуть ногу не сломала. Видите, хромая теперь.
Караты-хан, усмехаясь, подал лисе самый большой котел. С этим котлом лиса обежала все стойбища, все кочевья:
— Подайте немного масла голодной лисе!
Кто ложку, кто пол-ложки дал; так понемногу лиса собрала полный котел и принесла Яланашу.
— Караты-хан послал тебе в подарок котел масла. Твое лицо ему понравилось.
С голоду Яланаш съел сразу половину масла из котла. Остальное лиса отнесла Караты-хану.
— Спасибо, великий хан, вот ваш котел.
— А чье в котле масло?
— Верно, Яланаш позабыл. Уж мы мерили, мерили — надоело нам это. Ему лень было вылить остаток из котла.
Караты-хан так долго смотрел в котел, будто там было не масло, а луна.
— Кхе, кхе… — забеспокоилась лиса. — Кхе, великий хан, Яланаш у вас весы просит. Ему надо деньги свешать.
— Глупая лиса, кто взвешивает деньги? Их считать надо, а не вешать.
— Ох, великий хан! Мы уже пять дней, пять ночей считаем, никак не можем сосчитать. У меня от этого счета ум из головы выскочил. Сам Яланаш тоже без ума сидит.
Караты-хан подал весы. Улыбка у него не вышло. Смех в горле застрял. А лиса взяла весы в зубы и пошла по стойбищам — гроши собирать. Гроши она сменила на копейки, копейки на рубли, рубли на десятки и прибежала к Яланашу.
— Долго ли ты будешь валяться, лентяй? Смотри, все женихи отцу за невесту подарки шлют, а тебе отец невесты денег послал.
Тут Яланаш вскочил, обнял лису и крепко поцеловал ее.
— Что хочешь, прикажи, верная лиса, все исполню!
А лиса самые новые монеты запихала во все щели весов и побежала к Караты-хану.
— Ой, сколько монет застряло! — сказал Караты-хан.
— Неужели? — удивилась лиса. — А мы даже и не заметили.
Караты-хана пот прошиб. А лиса встала на задние лапы, перекинула хвост через левую переднюю лапу, правой глаза спрятала и говорит:
— Ах, великий хан, стыд свой куда дену? Этот богач Яланаш хочет сватать твою единственную дочь.
Караты-хан темносиним стал. Потом вспомнил о богатстве Яланаша и ласково отвечает:
— Скажи Ял анашу: Караты-хан дает ему дочь. Пусть богач Яланаш пригонит мне тысячу белых овец, пришлет тысячу ташауров[12] араки и принесет сто собольих шкурок. Ведь он сватает ханскую дочь.
— Ты очень мало просишь, великий хан. Сколько у Яланаша овец, столько же у него и коров и верблюдов. Если твои мосты выдержат, он может тебе сто тысяч голов скота пригнать.
Караты-хан обиделся:
— Через этот мост сам богатырь Дельбеген сколько раз ездил!
— Якши болсын! Будьте здоровы! — сказала лиса, — Через неделю ждите Яланаша.
Где была лиса, там ее нет. Она полезла под мост и там семь дней зубами подтачивала сваи. Когда бревна у перехвата стали тонкими, как лыко, лиса приказала Яланашу идти к Караты-хану, а сама побежала вперед и тявкает:
— Дорогу! Дайте дорогу верблюдам! Сторонись, народ: быки идут! Эй, выходите овец принимать!
Караты-хан, его гости и слуги выбежали встречать Яланаша. Яланаш ступил на мост — мост затрещал, и Яланаш провалился в реку.
— Ой, ой! — взвыла лиса. — Мне скота не жаль, пусть арака пропадет, пускай собольи шкуры гибнут, лишь бы мой Яланаш был жив!
Лучшие богатыри на конях вошли в бурную реку, вытащили Яланаша без рубахи и положили на траву. Голый Яланаш был красивее богатырей в золотых шубах. Прекрасней алынов[13] в куртках из бронзы. Караты-хан приказал дать Яланашу желтую шелковую шубу и шапку из лапок соболя. Дочь Караты-хана, увидав Яланаша, опустилась на оба колена и взяла его за правую руку. Тут стали справлять той: в игры играть, мясо есть, араку пить. Семь дней веселились во дворце у Караты-хана.
На восьмой день оседлали коней, едут в гости к Яланашу. А лиса бежит впереди и кричит:
— Эй, люди! Караты-хан едет. Сейчас же скот колите, собольи шкурки тащите!
Взбежала лиса на скалистую гору, к золотому дворцу хана змей:
— Эй, змеи! Караты-хан едет, всех вас сейчас убьет!
Змеи выползли из золотых постелей, из серебряных щелей.
— Что нам делать? Как спастись?
— Идите за мной, — протявкала лиса. — Я вас всех хорошо спрячу.
И лиса побежала на скошенный луг. Змеи поползли за ней.
Посреди луга стоял высокий стог.
— Лезьте все в этот стог! — приказала лиса.
Ядовитые змеи, шурша, заползли в сено. Стог шипел от них, как масло в чугуне.
— Эй вы, тише там! — приказала лиса. — Караты-хан услышит.
И тут лиса стукнула огнивом о кремень, искра упала в сено. Стог вспыхнул, и змеи сгорели. Теперь лиса побежала навстречу Яланашу. А Яланаш уже подъезжал к своему ветхому аилу.
— Ой, Ял апаш! — крикнула лиса. — До чего же ты пьян, сынок! В свой золотой дворец дорогу позабыл. Зачем ты ведешь великого хана в этот грязный шалаш? Поверни лошадь направо.
Яланаш послушал лису и приехал в золотой дворец. Сам Караты-хан такого богатства еще не видывал. Его дочь чуть не ослепла от блеска.
А лиса улыбнулась Яланашу, сказала ему: «Якши болсын! Будь здоров!» — и убежала в лес. Больше эту лису никто не видел. Успел Яланаш накормить ее или нет, тоже неизвестно.
Эскюзек и Алтын-Чач
Куда ворон не залетает, на краю голубой долины, куда сорока не может долететь, на краю желтой долины, подмышкой у ледяной горы стоял маленький, как сердце, аил. Из него вился тонкой нитью белый дым. В аиле жил смуглый мальчик Эскюзек.
Он кормился молоком бурой коровы, играл с желтой козой, ездил на буланом коне.
Вот раз проснулся Эскюзек, кликнул коня, а коня-то и нет, и коровы нет, и коза пропала. На вершину ледяной горы ведут следы семи волков.
Громко заплакал Эскюзек;
— Оглянусь назад — кроме тени, нет ничего. Руки подниму — только за уши ухватиться можно. Нет у меня отца, который поддержал бы. Нет матери, что пожалела бы. Птенцу, выпавшему из гнезда, все равно где сгнить. Пока не отомщу волкам, домой не вернусь!
И ушел Эскюзек от своего круглого, как сердце, аила.
Идет день. Идет ночь. Вот поднялся на узкое ребро горы. Шагнул — и скатился в пропасть. Здесь ни солнца, ни луны не видно. Закричал Эскюзек. Этот одинокий плач тронул сердце орла Кан-Кередэ. Сомкнул Кан-Кередэ широкие крылья, камнем упал на дно пропасти, когтистой лапой схватил Эскюзека и поставил его туда, где листья на деревьях не желтеют. Кукушка там нежно кукует весь год.
Прямо против Эскюзека, на розовой каменной россыпи, лежали семь серых волков, опустив свои черные морды на твердые лапы. Эскюзек выхватил из-за пояса синий топор.
— Где мой буланый конь? Где бурая корова? Коза моя где?
Что дальше было, не помнит Эскюзек. Очнулся он в большой пещере. На полу — медвежьи шкуры. Шелковые занавеси затканы лунным и солнечным узором. Семь волков подают Эскюзеку золотую чойчойку с крепким чаем, золотой поднос с жирным кушаньем. Эскюзек поел.