Но если честно, то мы с Бэзилом испугались, понасмотревшись в больницах обмороженных мужиков с ампутированными конечностями рук и ног. Напившись, эти люди вышли на минутку из дома – к примеру, справить малую нужду. Метель, мутный рассудок и полная потеря ориентации сделали выпивох инвалидами на всю жизнь.
Мы были рады, что Гаррик наш живой и здоровый. Однако недельный запой ему не простили: выдав расчет, проводили товарища до ближайшей автобусной остановки.
Гаррик пытался нас умолять: мол, это первый и последний раз, он больше не будет… Но мы с Бэзилом были непреклонны: «Привет Москве, Гаррик!»
– Ладно, Алекс, давай выпьем… Ну, чтобы детям не досталось! – Бэзил имел в виду алкоголь.
Ужин подходил к концу. Допив вино, Бэзил смачно затянулся болгарской сигаретой «Родопи». Плант продолжал завывать.
Я стараюсь, господи!
Позволь мне сказать тебе, детка!
Ты помнишь, как я стучал в твою дверь?
– Алекс, сделай потише! По-моему, кто-то стучит, – сказал Бэзил.
Я выключил кассетную «Электронику». Стук и всхлипывания за дверью усилились.
Я отодвинул засов и открыл дверь.
Вместе с клубами холодного воздуха, на глазах превращавшегося в пар, в сторожку влетела хныкающая женщина лет тридцати пяти. Для нас, 22-летних ребят, – почти старуха. Она была практически голой – в драной ночной рубашке. Голова гостьи была в крови.
До ближайших жилых построек километров пять, а на улице два часа ночи и сорок градусов мороза… Конечно, мы оба были в ступоре, можно сказать, в шоке!
Позволю себе описать диспозицию поподробнее.
Оказывается, зэкам-поселенцам сегодня выдали зарплату. Мужик этой дамы нашел ее заначку – бутылку водки, каковая была припрятана для распития на следующий день с соседкой Галей – ещё одной горемычной бабой, только одинокой.
Сам факт неучтенной заначки привел мужика в дикую ярость. Недолго думая, он схватил топор и начал вершить самосуд.
Женщину спасло одно: воин с топором был пьян в зюзю. Он промахнулся, топор лишь чиркнул по голове, содрав кожу и надрезав правое ухо.
Впрочем, этого оказалось достаточно, чтобы кровь потоком заструилась по волосам, по шее, по правому боку. Лихой рубака на содеянном останавливаться не собирался. И Татьяна (так звали женщину) шмыгнула на улицу. Да-да, в сорокаградусный мороз, в одной ночной рубашке, разорванной чуть не в клочья!
Сквозь лохмотья ночнушки бесстыдно белели сдутые мячики внушительных грудей. Груди словно служили наглядной иллюстрацией к наколке: ОНИ УСТАЛИ СТОЯТЬ! Подпись-татуировка красовалась аккурат над ними.
Низ дряблого синюшного живота, изуродованного послеродовыми растяжками, украшала другая надпись: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ. Стрелка от приглашающего текста вела к лобку, поросшему золотисто-рыжими волосами…
«Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый!..» – пропело в голове у меня.
– А к нам-то почему пришла? Поближе знакомых не нашлось?
– Так два часа ночи, все спят… Только у вас свет горит… Ну что тут скажешь? Да ничего!
Спасать надо человечка!
Стакан водки, теплое мужское белье, валенки и армейский бушлат сделали свое дело.
Татьяна улеглась прямо на полу, подложив под голову два полешка. Она проспала мертвым сном, даже не шелохнувшись, до самого утра.
Проснувшись позднее обычного, мы нашли с Бэзилом записку на столе: «Спасибо за все, одежду верну».
Пять километров до ближайших жилых построек племсовхоза мы с Бэзилом преодолеваем где-то за час.
Покушать в рабочей столовой, купить продуктов на ужин и спиртное. Однажды, стоя с подносами в очереди в столовой, мы увидели Татьяну. Поздоровались.
Она густо покраснела. И принялась извиняться: простите, одежду не вернула. Выглядела она хорошо: зимнее пальто, теплые сапоги. Из-под платка выбивалась шапка золотистых волос.
– Танюш, ты лучше заходи вечерком, чайку попьем, музыку послушаем, – выдавил из себя Бэзил, очень страдавший без женщин.
Я хочу дать тебе свою любовь, Хочешь много-много любви?
Хочешь много-много любви? Хочешь много-много любви? Хочешь много-много любви? Хочешь? Детка!
последний битломан
Все думали, что BEATLES – это для подростков, что это быстро пройдет. Но мне было ясно – они выстоят. Я видел что они указывают путь, по которому пойдет музыка.
Боб Дилан
Старичок, ты помнишь, как мы ржали, впервые услышав знаменитую песню ливерпульской четверки «Когда мне будет 64 года» (When I’m sixty-four) из легендарного альбома «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера» (Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band)? Нам было лет по 14-15, и мы просто решили, что битлы сошли с ума…