Постепенно он успокоился, убежденный товарищами, что кошмар ему только привиделся. С помощью Конана, который всячески старался загородить от пленника распотрошенные трупы лошадей, уже покрытые толстым слоем инея, Толстяк выбрался на солнечный свет и с удивлением оглядел горные вершины.
На площадке перед обрывом путники развели костер и плотно закусили. Ураган унес два спальных мешка, одеяло и, что самое неприятное, один из пакетов с вяленым мясом. Оставшейся еды должно было хватить от силы на три дня, во голод оказался сильнее разума, подсказывавшего, что продукты нужно экономить. Еще раз уверив себя, что давешний буран и есть тот самый «живой мороз», о котором предупреждала принцесса Ливия, киммериец разрешил друзьям допить остатки крепкой браги торговцев.
Последствия ночной бури оказались не столь плачевными, как опасался Конан. Хотя холод ощутимо подорвал силы путешественников, однако ни признаков простуды, ни отмороженных конечностей, ни зловещих белых пятен на коже, свидетельствующих о том, что стужа уже проникла в плоть, ни у кого не обнаружилось, а травяной настой и особая мазь, выменянные у тех же хитрых торговцев, позволили быстро забыть о том, что совсем недавно им грозила участь замерзнуть насмерть среди снегов и равнодушных горных вершин.
Киммериец с облегчением вздохнул, однако на душе у него было тревожно: он так и не мог толком объяснить, почему они невредимыми вышли из схватки со стихией, а все непонятное его пугало. Впрочем, более всего Конана сейчас беспокоило не физическое здоровье спутников, а их моральный дух. Он искоса наблюдал за друзьями.
Все были измотаны ночными приключениями, но весьма решительно собирались продолжить путь. Смерть, едва не коснувшаяся их своим холодным дыханием, сплотила крошечный отряд. Омигус и Ки-шон, тесно прижавшись, сидели на одеялах, предлагая друг другу лучшие кусочки копченого мяса. На изможденном лице циркового фокусника вновь заиграл румянец. Кхитаянка была, как обычно, собранна и невозмутима. Хотя, когда Омигус предложил Ловару отхлебнуть браги из глиняной бутыли и колдун в плаще с достоинством принял его предложение, во взоре Ки-шон вдруг загорелся зловещий свет и она даже привстала, словно намереваясь помешать этому дружескому жесту. Конан обратил внимание, что злоба и страх сквозят в каждом взгляде молодой кхитаянки, обращенном на нового пилигрима, и недоуменно нахмурился.
Впрочем, и Луара наблюдала за Ловаром с опаской, исподлобья, поэтому киммериец отнес поведение девушек на счет извечной женской мнительности и думать забыл об этом. Сам же колдун сидел отчужденно, говорил и ел мало, на вопросы дотошного Омигуса отвечал кратко, но учтиво и любезно; когда же любопытство циркача надоело он мягко перевел разговор на магию, в которой тот ничего не понимал, и Омигус, насупившись, умолк. Конан ухмыльнулся.
Однако больше других северянина тревожил несчастный работорговец. Бесспорно, свирепая пурга и близость смерти сильно повлияли на его разум. Подобные тяготы ему еще никогда не доводилось испытывать, и, как говорили на родине Конана, «в голове его появилась дырка». Киммериец в который раз пожалел, что потащил за собой этого беспомощного толстяка — ведь можно же было оставить его у бродячих торговцев. Он бы там обжился, торговался бы с проходящими искателями страны Гиль-Дорад и заслужил бы уважение хозяев… Что ж, сделанного не воротишь. Когда трапеза закончилась, Конан сказал:
— Мы должны двигаться дальше. Повторю: если кто-нибудь решил повернуть назад и возвратиться в цивилизованный мир — пожалуйста. Еще не поздно. Путь через перевал нетрудный; я выделю уходящим достаточно пищи и одежды, чтобы спуститься в долину. Тот же, кто решится пойти со мной, должен крепко-накрепко запомнить: обратной дороги нет. Или мы доберемся до Гиль-Дорад, или погибнем по дороге. Что бы ни ждало нас впереди, мы не повернем.
Некоторое время все молчали, лишь Толстяк с тоской оглянулся на оставшийся позади перевал Топор Палача.
— Я иду дальше,— наконец тихо произнесла Луара.
— Будь ты проклят, Конан, со своей волшебной страной,— вздохнул Омигус,— но я тоже с тобой. Мне это даже начинает нравиться…— Он хихикнул и посмотрел на Ки-шон. Кхитаянка ответила ему теплым взглядом, потом повернулась к Конану и изрекла:
— Вперед.
— Нет, обратно я не пойду. Меня поймают демоны и утащат в Ад,— затравленно прошептал работорговец.— Хуже все равно уже не будет. Не гоните меня, пожалуйста. Я с вами.
— Если благородные путешественники позволят Мне присоединиться к ним,— сказал Ловар,— я почту за честь отправиться на поиски чудесной страны вместе с такими смельчаками, как вы…
Вопреки опасениям, спуск в расселину не занял много времени: уступы были широкими, удобными и нескользкими. Природа, словно в награду за пережитый путниками буран, предоставила им лестницу. Но с лошадьми Конану наверняка спуститься бы не удалось…
Двигаться по дну глубокой расселины оказалось тоже нетрудно. Дно было ровное, чуть припорошенное легким снежком. Заметно потеплело, солнце вновь ярко сияло. Не верилось, что совсем недавно здесь бушевал свирепый ураган — таким миром веяло от этих гор, от этого снега, от этих неба и солнца.
Несколько раз на пути им попадались полузасыпанные снегом кострища, свидетельствующие о том, что тут проходили люди. Кроме того, они нашли сломанный посох, стоптанный башмак и связку неиспользованных факелов, которые, разумеется, забрали с собой. И Конан окончательно уверился, что они идут верной дорогой.
Одно лишь беспокоило киммерийца: поведение Толстяка и Ки-шон. Первый, плетясь сзади, что-то беспрерывно бормотал себе под нос, иногда еле слышно хихикал, а то вдруг начинал испуганно оглядываться, будто проверяя, не крадется ли кто за ними. Впрочем, вел он себя тихо и особых хлопот не доставлял. Ки-шон же явно невзлюбила Ловара: она опасливо наблюдала за ним, старалась держаться подальше, и лицо ее нередко искажалось от страха.
На второй день их путешествия через расселину, ближе к вечеру, когда пора уже было подумать о месте для ночлега, Конан догнал девушку и незаметно потянул ее за рукав, вынудив отстать от остальных. Кхитаянка недоуменно подняла брови.
Киммериец кивнул на шедшего впереди колдуна и шепотом спросил:
— Плохой?
Девушка закусила губу, словно не решаясь вслух выразить свои подозрения, и так же тихо сказала:
— Нет знать.
Потом неуверенно указала назад, туда, где, зажатый склонами расселины, белел снег оставленного ими перевала, и пояснила:
— Там. Когда буря. Ты спать. Омигус спать. Все спать. Я спать — но не спать.
Она замолчала, пытаясь помочь себе мимикой, и украдкой посмотрела на Конана из-под прикрытых век.
— То есть дремала? — попытался прийти ей на выручку киммериец, зная, как скуден ее запас слов.— Или притворялась спящей?
Кхитаянка беспомощно пожала плечами и продолжала:
— Он думать — я спать. И делать так…— Но лице Ки-шон появилось выражение сосредоточенности, в глазах зажглась холодная решимость, и она направила на северянина растопыренную пятерню. Пальцы ее дрожали от деланного напряжения.— Потом…— Она вдруг расслабилась, опустила руку, в сомнении посмотрела на Конана и, презрительно ухмыльнувшись, отвела взгляд.— Так он делать,— прошептала она.— Я нет понимать. Но страшиться.
— Бояться,— машинально поправил Конан и задумчиво добавил, глядя в спину ничего не подозревающего Ловара: — Я тоже нет понимать…
Ночью в палатке он тихо спросил Омигуса:
— Тогда, в пещере, когда наш новый друг накрыл вас защитным колпаком, ты не заметил ничего странного?
— Странного? — лениво зевнул цирковой маг и накрылся шкурой.— Не-а, Я спал как убитый. А что?
— Да так…
Желание заглянуть в мешок Ловара не оставляло Конана но колдун постоянно держал котомку под рукой, а ночью клал под голову. Киммерийцу удалось лишь ощупать содержимое через материю, пока хозяин спал. Он обнаружил нечто шарообразное, что-то наподобие большого кольца с выступами и четырьмя длинными отростками, и еще какие-то непонятные предметы. Недоумение северянина ничуть не развеялось.