— Она могла спросить у тебя.
— Нет, — отрезала Белинда, — не могла. — Её глаза стали пустыми и чёрными, а на щеках заплясали кровавые отблески. — Люций, она меня избегает. И никогда не спросит… тем более об этом.
— Почему?
Их взгляды встретились вновь. Они словно пили силу и жизнь, неотрывно глядя друг на друга.
— Потому что я — это она. Я — это то, чем ей суждено стать… рано или поздно. Та часть её, с которой она пытается бороться. Поэтому она так любит меня — и так ненавидит.
Она замолчала. Тьма отступала из её золотистых глаз. Наконец, она улыбнулась.
— А ты — ты ведь так похож на меня. И потом, кто как не ты может поведать всё о любви? Кто, как не ты, каждую ночь…
— Разве это любовь? — перебил он резко.
Она недоумённо подняла глаза.
— Люций, во имя Тьмы, не хочешь же ты сказать, что жаждешь чего-то иного?
— А разве я так сказал? — протянул он лениво, приподняв одну из своих изящных — как усики бабочки, — чёрных бровей, и рассеяно играя кольцом на длинном заострённом пальце. — Право же, кузина; я не говорил ничего подобного.
Несколько секунд она наблюдала за ним со странной улыбкой — не то нежной, не то циничной.
— Идём, — сказала она. — Я хочу тебе кое-что показать. Полагаю, тебе будет интересно, что же происходит с Анабель.
8
Разговор
В этом мире поздняя осень равнодушно встречала раннюю зиму. Робкие снежинки таяли на лету и обращались во влажную тёплую морось. Ночное небо — пустое, беззвёздное, затянула мутная седая поволока.
Они слетели на землю как чёрный тающий снег; как туман, пришедший ниоткуда. Косматый холодный ветер обвеял яростно их тела, которые были ещё холоднее.
В чёрные зеркала их глаз опрокинулся лавиной монастырь. Мёртвый и измученный. Груда искорёженных камней, обезображенная временем и… разрушительной магией девочки, которой стало слишком больно.
Две тёни заскользили сквозь вековые стены вместе с чёрной гнилой водой, скопившейся в каменной кладке.
Их никто не заметил. Никто… В самом деле, кто разберёт в сыром и пустынном сумраке — три тени или одна? Впрочем, та, у которой не было тени, кроме негасимого медного отблеска от спутанных волос, могла бы ощутить знакомый холод, заползающий внутрь проворной чёрной змеёй. Могла — но не ощутила. Быть может, не захотела.
— Почему ты так смотришь?
— Потому что я не знаю, Анабель. Я не знаю, что с нами творится. Я не знаю, грешно это, или нет.
— Ты сам говорил, что бог — это любовь. Как же может быть грешно, что ты меня любишь?
— Ты снова кощунствуешь.
— Когда ты так смотришь, мне кажется, ты меня ненавидишь.
— Я ненавижу не тебя, Анабель. Я ненавижу то зло, что тебя окружает.
— Что же такое, по-твоему, зло?
— Зло — это смерть. Твоё тело мертво, Анабель.
— Нет, мы не мертвы. Как ты не можешь понять? Мы выше жизни и выше смерти. Мы — и то, и другое. Ты снова всё делишь на чёрное и белое.
— А ты снова повторяешь чужие слова.
— Я не знаю. Мои это слова? Или её?
— Кто она, Анабель?
— Неважно. Я не могу говорить с тобой о ней. Не могу. Не спрашивай, прошу тебя.
— Анабель, я не знаю, где ты жила и с кем. Но я точно знаю, что они и их мир — это зло. Но Господь милосерден. Господь дал тебе великую возможность вырваться из этого. Поэтому мы встретились. Я должен спасти тебя, Анабель. Должен вернуть твою душу из ада к свету. Дать тебе веру и смысл. Именно об этом ты всегда мечтала, правда?
— Нет. Не знаю. Зло? Я чувствовала только пустоту… пустоту и безнадёжность. И свободу, от которой хочется кричать. Как будто падаешь в пропасть и знаешь, что будешь падать вечно. Может быть, это и есть тот ад, о котором ты говоришь?
— Да, Анабель. Тот, кто отвергает Господа, будет вечно лететь в адскую бездну. Но я спасу тебя, Анабель. Не знаю, как, но я очищу тебя от греха и скверны, и ты станешь белоснежной, как агнец божий. И тогда мы сможем быть вместе. И ты обретешь, наконец, покой.
— Покой? Я не знаю… Скажи… ты меня действительно любишь?
Голоса затихали, становясь еле слышными. Две тени сорвались и полетели к луне, тая и преображаясь. Того, что они видели и слышали, было более чем достаточно.
— Я убью его, — заявил решительно Люций. — Блестящие тёмные пряди упали ему на лоб, но он, как ни странно, не воспользовался этим, чтобы откинуть их, горделиво красуясь. На его губах блуждала кровожадная усмешка, клыки горели в красной прорези рта; но глаза, рассеяно смотревшие куда-то вдаль, совсем не улыбались. В них разгорался ледяной безжалостный огонь. Сквозь маску позёра и франта неумолимо проступала его истинная сущность. Он облизнулся.
— О, да, кузина, можешь не сомневаться. Я убью его.
— Прекрати, Люций. Что за вздор, в самом деле. Ты просто сошёл с ума.
— Вот как? — он прищурил глаза. — Неужели, кузина, ты полагаешь, что для такого существа, как я, убийство — признак безумия?
— Нет, — Белинда покачала головой, — Как ты не понимаешь? Это было бы ошибкой Люций, чудовищной ошибкой. Мало того — это было бы просто глупо.
— Почему же?
— Ты сам понимаешь, не надо притворяться. Если кто-то из нас убьёт его сейчас, когда Анабель воображает, что любит его, мы потеряем её навсегда. Это подтвердит весь тот вздор, что он нашёптывал ей — что мы зло, нечистая сила… ну, и тому подобное. Она не сможет вернуться, даже если захочет, не сможет принять себя и свою природу. Живой он всего лишь нелепый юнец, чья голова забита банальной чепухой и от которого очень плохо пахнет. Мёртвый он никогда не даст Анабель стать собой. Его призрак будет вечно бродить в её памяти. Он станет её проклятьем. Она не сможет жить, не сможет идти вперёд. Нет, Люций. Воистину, это безумие.
Люций вздохнул — томно, как всегда, и наконец-то отбросил волосы.
— И что же ты собираешься делать, кузина? — спросил он в своей обычной нарочитой манере.
— Ничего. Анабель должна сама пройти через это. Сама всё понять и преодолеть. Иначе…
— Ничего? — повторил он недоверчиво. — Неужели, кузина? Признайся, что ты что-то замышляешь. Ничего не делать и покорно ждать — это совсем не в твоей… вернее, не в нашей природе. Верно?
— Может быть, — Белинда скромно опустила пушистые ресницы; возле кровавых губ вдруг появилась детская ямочка. — Всё может быть, Люций. Мой выход ещё предстоит. Уверяю тебя, я его не пропущу.
-
9
Видение
Утро или вечер?
Он встал. После долгих часов, проведённых на сырых камнях, тело закоченело и онемело. Ступая с трудом как, дряхлый старик, он подошёл к окну.
Небо тусклое и отяжелевшее. Чёрные, обглоданные ветром деревца замерли, нелепо воздевая к нему склизкие червеобразные ветви, как будто кривляясь.
Тишина. Даже ветер зачах и притаился где-то в далёкой лощине.
Монастырский сад — жалкий и увядший. А за ним — ничего. Одна бесконечная пепельно-серая пустошь. Да ещё проклятые уродцы-деревца тянутся и корчатся, словно чёрные руки тех, кто погребён — там, глубоко, в промёрзлой земле. И ни тени, ни звука. Тишина, пустота… и одиночество. Жгучее, пронзительное, точно тягостный волчий вой.
Казалось, весь мир позабыл, что такое человек.
Если бы не Анабель…
Но Анабель не человек.
Анабель…
Если бы только знать, что он творит. Что это — чудовищный грех, который низвергнет в ад его душу, или подвиг, достойный святого? Вернуть Господу дух, погрязший во мраке. Превратить демона с горящими тигриными глазами в ангела, чуждого всякой скверны. Возможно ли это, Господи?