- Ни в коем случае, - сказал Розенберг. - Южные славяне должны уверовать в то, что политика и практика сербского режима привела их к катастрофе. Они должны почувствовать примат усташей, и мы позволим сепаратистам устроить "день ножей" по всей стране. Когда в Югославии родится массовый страх, когда сербы, черногорцы и боснийцы поймут, что села их будут сожжены Павеличем, а города вырезаны, тогда взоры их обратятся к немцам, которые смогут навести в стране порядок и стать гарантами их безопасности.
- "Щегол весной улетит в лес, даже если зимой он ел из рук хозяина" так говорила в детстве моя няня.
- По-русски это звучит более категорично: "Сколько волка ни корми, он все в лес смотрит", - улыбнулся Розенберг. - Нет смысла перескакивать ступени, которые сложены в лестницу; зачем тогда строить лестницы, Гейдрих? Наша теория рас - не химический эксперимент на вольную тему, а доктрина, рассчитанная на века. Мы отвергаем опыт Британии - "разделяй и властвуй" - лишь в официальной пропаганде Геббельса, называя Лондон колониальным спрутом, но ведь мы-то с вами должны думать о государстве германцев, а не о преходящих пропагандистских эмоциях! Оставим эмоции нашему талантливому Геббельсу, давайте думать о математике национальных структур! А тут эмоции мешают. Нам с вами мешают, - поправил себя Розенберг, - но в то же время без эмоций, особенно национальных, мы не в силах построить макет будущего мира. Если мне скажут, что для нашей победы надо войти в союз со всемирной ассоциацией растлителей малолетних, - я войду с ними в союз, чтобы, использовав их в своих интересах, уничтожить потом, опираясь на целенаправленные эмоции народа, которые быстро и легко создаст аппарат Геббельса. Как зовут человека из ведомства Риббентропа, который привел к власти Тиссо в Словакии?
- Веезенмайер, - ответил Гейдрих, прекрасно понимая, что Розенберг хорошо знает эту фамилию.
- Тогда зачем парашютисты Риче? Почему, - Розенберг усмехнулся, - не дипломат Веезенмайер, который знает славянский мир и может работать в контакте с сепаратистами? К чему афишировать нашу расовую непреклонность? Давайте научимся афишировать свою терпимость - хотя бы на определенном этапе. Путь к конечной цели никогда не бывает прямым, Гейдрих, не вам это мне говорить.
- Хорошо, рейхслейтер, - ответил Гейдрих после короткого раздумья, я отменю приказ о назначении Риче. Однако не могу не поделиться сомнениями: если определенную национальную терпимость к латинянам Франции я понимаю, то в отношении славянского стада - простите меня - понять не могу.
- Я отвечу вам вопросом, который только поначалу может показаться странным: сколько русских эмигрантов, по вашему мнению, живет в Югославии?
- У меня нет под рукой точных цифр, рейхслейтер.
- У меня есть точные цифры. Их там более трехсот тысяч. Из них примерно тридцать тысяч представляют для нас - в свете будущей кампании на Востоке - очевидный интерес. Эти люди должны стать объектом самого пристального вашего внимания. Они должны извлечь для себя урок из нашей национальной политики в Югославии: ставка на хорватов, террор и акции устрашения против сербов. Мы должны не только сами экспериментировать; мы обязаны также присмотреться к тем русским, которые будут вывезены сюда, в ваш "советский" институт на Ванзее, чтобы нам иметь в резерве славянскую силу, которая сможет проводить в России "теорию ампутации", отдав Украину и Белоруссию нашим колонистам. Именно поэтому вы должны понять мою "национальную терпимость" по отношению к славянскому стаду. Оттесненные за Урал, славяне-русы станут объектом уничтожения со стороны Китая или Японии. Но это уже третий этап, и успех этого третьего этапа будет определен нами, когда мы решим, на кого следует делать окончательную ставку: на утонченный дух Японии или на желтую массу Китая.
Вызвав Шелленберга, начальник РСХА Гейдрих собрал со стола бумаги, сложил их в папки, запер их в тяжелый, старинной работы сейф и сказал:
- Серьезные вопросы надо обсуждать во время хорошего обеда, Вальтер. Я просил приготовить нам хагепетер, суп из бычьих хвостов и крольчатину. И велел заморозить бутылку старого рейнского. Вы не возражаете?
- Категорически возражаю, - ответил Шелленберг, улыбнувшись. - Сейчас именно тот случай, когда я лишний раз могу утвердиться в самоуважении: "Я смею спорить с шефом, вот какой я смелый, особенно если речь идет не о деле, а об обеде..." С начальством надо спорить по поводу приятного и молниеносно выполнять - без раздумий - его приказы по неприятному, то есть главному.
- Спорить вообще никогда и ни с кем не надо, - заметил Гейдрих, выходя из кабинета, - спор - категория неравенства, ибо, если ты умен, но слаб, ты не станешь спорить, а найдешь путь к достижению своего, задуманного, нажав другие кнопки, обойдя очевидную преграду, использовав новые возможности. Если же ты умен и силен - ты не станешь тратить времени на споры, а попросту заменишь такого единомышленника на другого, отличающегося от первого одним лишь качеством: умением ценить время шефа. Спор - это пустая трата времени.
- А дискуссия? Раньше вы любили дискутировать со мной, - осторожно напомнил Шелленберг.
- Вы учились праву у еврея, Вальтер. Старайтесь выжимать яд, заложенный в вас представителем племени спорщиков. Паразитизм - это одна из форм спора. Самоутверждение для толпы - в следовании предначертаниям гения; самоутверждение солдата - в беспрекословности выполнения приказа офицера; самоутверждение Шелленберга, если он в нем нуждается, - в рождении идей, угодных его старшему партайгеноссе Гейдриху.